Федор Зарин-Несвицкий - Скопин-Шуйский

Он застал Тушино в большом волнении. Сапега и Лисовский готовились идти на лавру. Словно непрерывный поток вливались в Тушинский лагерь все новые и новые отряды русских и поляков. Тушино превращалось в большой город. Из хвороста с соломой строили загоны для лошадей. Для людей рыли землянки и строили в них печи. Богатые привозили из соседних деревень избы в разобранном виде и ставили их. До трех тысяч купцов собралось в Тушине, и беспрепятственно привозили из Москвы всякие товары. Москве угрожал голод, а в Тушине жирели бродячие псы, тысячами сбегавшиеся из окрестностей.

Ануся радостно встретила Ваню и попеняла его, что он столько дней пропадал. Хлопотня, который жил теперь при дворе пана воеводы, тоже встретил его ласково.

— Ты наш теперь, — весело сказал он. — Да здравствует Димитрий! Выпьем!

Но Ваня был очень грустен. Старый шляхтич превозносил мужество поляков и уверял, что скоро прибудет к царю Димитрию и сам московский Аннибал князь Скопин. Но от восторга старый шляхтич скоро упился и заснул тод столом.

— Коханый мой, Янек, — говорила Ануся, — ты со мной, ты наш…

Ване тяжело было смотреть на ее веселье. Он решил сказать все сразу, что не может служить бродяге, что это не истинный Димитрий, и умолял ее бросить разбойничье гнездо и бежать с ним. Ануся слушала его вся помертвелая.

— А отец? А Марина? — прошептала она. — Нет, нет, я не брошу моей госпожи!

— Но ведь он не царь, не Димитрий! — в отчаянии твердил Ваня…

— Она царица моя, — шептала в ответ Ануся.

Но, когда Ваня объявил ей о своем твердом решении уехать, она страстно заговорила:

— Не уезжай, Янек, останься, клянусь Божьей Матерью, отец позволит нам теперь обвенчаться. Патер Свежинский благословит нас, царица будет матерью!.. Янек, Янек, не губи меня и себя!..

Тяжелая борьба происходила в душе Вани. Голова его кружилась при мысли о счастье, которое он нашел бы здесь, но грозным призраком вставал перед ним князь Скопин, и Ване казалось, что он слышит из его уст проклятие.

— А Трубецкой, а Черкасский, а Сицкие, Засекины? — шептала Ануся. — Разве не любят они родину? Они пришли к нам, они знают, что единый враг у Руси — Василий Шуйский, Богом не благословенный царь! Что тебе до того, что это не тот Димитрий? Он и царице не нужен, она возьмет новых людей. Первое место будет у нее Скопину, и он поведет Русь к славе! Янек, Янек, пожалей Русь!..

Ваня остался.

«Не светом луны, а пожарами озарялись ночи», — говорит современник про это страшное время. Обращенная в развалины, сожженная, залитая кровью, медленно умирала

Русь… Казалось, настали последние дни света. Братья шли на братьев, сын на отца, отец на сына. Как дикие звери люди прятались в лесах, и как на диких зверей на них охотились с собаками, и обезумевшие от ужасов матери душили грудных младенцев, чтобы детский крик не выдал их.

Давно миновала осень, снег толстой пеленой как саваном покрывал Русь, обращенную в пустыню. Троицкая лавра в осаде, в Москве голод, самозваный царек зимует в Тушине… Но еще теплится надежда в сердцах верных, с надеждой и страстным ожиданием устремлены их взоры туда, где, как грозная туча, чреватая громом, повисла над врагами сила Скопина…

В хоромах наместника в Новгороде, у большого стола, на котором лежали груды грамот и большой лист пергамента, разрисованный словно узорами (это была карта), сидел склонившись молодой человек. Трудно было узнать в этом лице с нахмуренным лбом и грозно сдвинутыми бровями юное, прекрасное лицо Скопина. От недавней юности не осталось и следа, хотя князю не было и двадцати трех лет. Лицо его похудело, побледнело, и хотя по-прежнему было прекрасно, но уже не юношеской красотой. Изредка он отмечал на карте, им самим начерченной, какие-то места. Эта карта была составлена князем и представляла собою всю местность от Новгорода до Москвы со всеми окрестностями Москвы и Троицкой лаврой. Затейливо были изображены и реки, и болота, и непроходимые топи, и леса.

Через многочисленных своих лазутчиков князь хорошо знал положение Руси, но как бы ни болело его сердце, как бы ни страдал он при мысли об унижении родины, никто никогда не видал на его словно из мрамора иссеченном лице ни тени робости, уныния или нерешительности. Долгим временем, проведенным им в Новгороде, он воспользовался, чтобы собрать новое войско, взамен уничтоженного мятежниками и поляками, и собрать деньги на содержание этого войска и на плату шведским войскам. И на его призывы шли в назначенные им места русские люди, и в Новгород щедро лились пожертвования. Откликнулись монастыри, жертвуя чуть не все свое достояние, даже ризы с образов и золотые лжицы, и посылая иноков на поле брани. Время вынужденного бездействия приходило к концу. Вера в себя и в родину крепла в душе молодого князя. Будущее не страшит его, и успокоение Руси кажется ему легким и простым. Но Сигизмунд готовится идти на Смоленск… грозит крымский хан, а за ним султан.

Велик и славен его путь.

В Новгороде боялись и любили князя. Он был беспощаден к тем, кто так или иначе хотел мешать ему, и был ласков и доступен для остальных.

В этот вечер князь был сильно озабочен. В Новгороде росло волнение, и несколько человек являлось предупредить его, что его жизни грозит опасность. Князь не верил этому, но замечал, что в некоторых полках было брожение. К нему являлись сегодня выборные и говорили, что Михаил Игнатьевич Татищев мутит людей против Шуйского.

Скопин грустно вздохнул.

— Никого, никого кругом, — тихо проговорил он, и его сердце больно сжалось. Он борется во имя Руси, во имя ее прошлого и будущего и борется при этом против всех: против царя, против боярского совета, мешающего ему на каждом шагу. Но (при этой мысли Скопин гордо выпрямился)… Земля верит в него… Нет у него друзей или все не по плечу ему. Где Ваня? Счастлив Ощера, но, приехав сюда, только тоскует о жене своей, попавшей в осажденную лавру. Он одинок со своими мыслями, мечтами, борьбой и страданием. Мысль о жене сладко взволновала его душу. Вот кто друг близкий и верный, но… женщина.

Скопина сильно тревожило еще поведение Татищева. Он не доверял ему уже давно, а сегодня князю донесли, что Татищев замышляет на него и отправил гонца в Тушино. Теперь, когда приближалось шведское войско, измена делу Шуйского и именно там, где находился его полномочный посол, могла гибельно отразиться. Все взвешено, все предусмотрено, неужели же измена погубит так долго обдумываемый, так долго лелеянный план спасения Руси?

В комнату вошел Ощера.

— Что скажешь? — спросил князь.

— Народ сегодня у собора больно шумел, — произнес Ощера, — требовал суда над воеводой. Говорили, что хочет он перекинуться вору и Новгород ему сдать, что будто ляхов уже призвал на Новгород.