Станислав Блейк - Кровавые сны

Когда была совершена ошибка? Когда что-то пошло не так? Почему сам великий католический император отпустил живым проклятого Лютера с Вормского рейхстага пятьдесят лет назад? Жалкие 50 лет, столько живут обычные люди, а мир изменился до неузнаваемости: ереси плодятся и все дальше и больше, а мечта о единой Империи с единой верой все тает-тает. Теперь престол Святого Петра занял не бывший инквизитор, как в прошедшие времена, а ученый богослов и покровитель искусств. Накануне Рождества Филипп II отозвал из Нижних Земель своего сурового наместника Альбу, назначив на его место седобородого Рекесенса, опытного политика, который ясно дал понять инквизиторам, что их чрезмерное рвение не желательно и более не угодно католическому престолу.

Если отец Бертрам видел издалека нового наместника, присутствуя в Брюсселе на чествованиях по случаю его назначения, то Кунц Гакке вернулся из самого Толедо, где располагалась великолепная штаб-квартира инквизиции, возглавляемой теперь новым ее главой, архиепископом Гаспаром де Кирогой. У сего прекрасного ликом мужа достало, наконец, времени познакомиться с одним из тех, кто стоял на переднем краю борьбы с ересями, и кого ценили его предшественники на посту Верховного Инквизитора Испании.

— Говорят, что архиепископ Толедский ложится спать, одевая на белые руки специальные перчатки, заполненные изнутри овечьим жиром, — рассказывал Кунц сидящему рядом другу. — Как ты думаешь, Бертрам, не стоит ли мне последовать его примеру? Или уже слишком поздно что-то менять?

Искалеченные огнем руки председателя трибунала всегда прятались в перчатки тонкой кожи днем, однако на ночь, в отличие от Верховного Инквизитора Испании, Кунц перчатки снимал.

— Гаспар де Кирога действительно красивый прелат, — продолжал Кунц, не дождавшись ответа. — У него красивая резиденция, уставленная дорогой мебелью, кованые узорные решетки на окнах, правильно составленные документы в архивах, глубокий голос, который нравится дамам, приходящим на мессу. Над креслом архиепископа Гаспара зеленый крест, покрывающийся почками. Наступит весна, друг мой, Бертрам, и под зеленью и цветами уже не будет видно креста, на котором висел Спаситель.

— Ты с годами смотришь на жизнь все мрачнее, — вздохнул Бертрам Рош. — Вчера, едва сойдя с корабля, ты с восторгом рассказывал мне о блестящих процессиях покаяний, роскошных аутодафе, на которых радуется кастильский народ. Но и дня не прошло, как ты уже строишь мрачные аллегории, и сам Верховный Инквизитор тебе не угодил.

— В Испании народ привык, еще со времен изгнания евреев и мавров, забавляться таким способом, — сказал Кунц. — Но за пределами империи наша вера все более хулима, нет у нее со времени победы над турками при Лепанто ни новых достижений, ни новых обращенных.

— Сражение у Лепанто состоялось всего пару лет назад, — вздохнул компаньон, — не заходишь ли ты в своей требовательности чересчур далеко, сын мой? Мнится мне, ты впадаешь в грех гордыни, и весьма близок к богохульству.

— Пока я не пересек черту, — улыбнулся Кунц, — расскажи мне еще о нашем новом наместнике.

— Он скорее старый, — усмехнулся Бертрам, поднимая оловянный бокал с красным бургундским вином, — но, несомненно, мудрый. Луис де Рекесенс командовал одним из флангов католической флотилии при Лепанто. Он подчинялся принцу Хуану Австрийскому, точно выполняя его план на битву, а значит, дон Луис сочетает в себе мужество и военные навыки. Он был наместником в Италии, представляя интересы короля в Милане и Неаполе, и ни разу не подвел его величество. Как политик, дон Луис лавировал, и весьма успешно, между интересами папского престола, магистратами итальянских городов и Габсбургами, как теми, что правят Германией, так и Филиппом Вторым.

— В каких отношениях он с Конгрегацией по делам веры и с папской инквизицией? — спросил Кунц.

— Сын мой, помилуй! — рассмеялся Бертрам. — Я видел нового наместника Фландрии всего пару раз, издали, на многолюдных собраниях. Все свои выводы я делаю по разговорам с разными людьми в Брюсселе. Ты полагаешь, эти люди сведущи в тонкостях итальянских внутренних отношений, интриг и партий? Но, зная нашего короля, можно быть уверенным, что Луис де Рекесенс верный и благочестивый сын Римской церкви. Если бы он таковым не был, король ни за что не возвысил бы его.

— Мне претит заниматься профанациями, вместо настоящих дел по укреплению святой католической веры, — сказал Кунц, пытаясь сосредоточить затуманенный взгляд на гобелене с изображением охоты. — Нам жизненно важно знать, поставлены ли нам ограничения новым статхаудером, и, если да, то какие действия окажутся за их пределами?

— Если бы я знал! — Бертрам поставил на стол свой кубок и начал перебирать костяные четки, которых ранее у друга Кунц не видел. — Мне было сказано, что новых епархий в Нижних Землях пока не введут, и открытые процессы по еретикам тоже сейчас нежелательны. Зато будет всячески приветствоваться любое разоблачение колдуна, ведьмы, оборотня или вампира. Это покажет народу, что мы боремся с настоящим злом, а не гоняемся за невинными гражданами.

— Хорошо, — сказал Кунц, отхлебывая пиво, — хоть какое-то дело. Надо будет снова нацелить агентов на поиск всяких диковинок и странностей. Из десятка пустых доносов на ведьм хоть один, а то и два оказываются дельными. На моей родине святые братья всегда усердно выпалывали семена чародейства. А что еще происходило в Брюсселе?

— На чествовании нового статхаудера присутствовали все именитые католические вельможи Нижних Земель: Эршо, Берлемоны, Тилли, Круа, Лалены, Мансфельды и наши друзья Маргарита и Филипп де Линь. Их духовника, отца Жерара, ты, должен помнить.

— Конечно, такой долговязый, в расшитой золотом сутане, стоящей дороже, чем боевой конь. Что с ним?

— Рассказал довольно любопытную историю, — лукавые морщинки побежали от внешних уголков глаз компаньона через виски к седеющим темным волосам. Но Кунц Гакке знал все риторические приемы своего друга, и не проронил ни слова, пока отец Бертрам выдерживал паузу. — Помнишь, когда мы ночевали в замке Белёй, ты сказал, чтобы я пригляделся к тамошнему пажу?

— Да-да, — в голосе Кунца прозвучал интерес. — Этот паж был представлен мне как антверпенец, но сам о себе он сказал, что родом из Флиссингена. Смуглый, красивый такой, Феликс ван… не помню. Кстати, почему ты не присмотрелся к нему, как я сказал?

— Да потому что утром его нигде не было видно, а после мы уехали, и более о нем не вспоминали.

— Ну вот, — Бертрам снова потянулся к оловянному кубку и, сделав глоток, продолжал. — Этот паж, как утверждает отец Жерар, играя в садах, повздорил с молодым де Тилли, избил его, отобрал кинжал, а когда один из крестьянских мальчиков бросился на помощь графскому отпрыску, этот Феликс, недолго думая, убил простеца, ударив головой об дерево, и тотчас сбежал куда-то в лес.