Станислав Блейк - Кровавые сны

— Не замай! — огромная голова показалась из бурелома, служившего резиденцией Михайла Иваныча. — А ты, пардус, легче с моими дворянами!

— Исполать вам, государь! — Феликс вновь согнулся в придворном европейском поклоне. Чернава пала ниц, умильным лицом выражая радость от лицезрения господина леса.

— Принесли дань, — кивнул одобрительно Михайло Иваныч, — ступайте теперь, неча моих воев попусту тревожить. И в другой раз почтительней с ними будь, пардус, ибо они суть мои верные слуги.

— Я и в мыслях не имел усомниться в их верности, — сказал Феликс. — Но в нашем лице государь, ты имеешь не менее преданных слуг.

— Красно баешь, кошкин сын, — Феликсу показалось, что на невыразительном заросшем лице мелькнуло подобие улыбки. — Идите с миром. Может статься, мы еще побеседуем.

Похоже, будто мне все это снится, думал Феликс, возвращаясь к избушке Чернавы. Эти местные метаморфы сохранились в достаточном количестве, чтобы изображать общество людей с человеческими сословиями, даже государственным устройством. Стоит забыть, что все это лишь игра, как отношения лесных обитателей перестанут казаться игрою. Может ли так быть, чтобы отношения между людьми, такие, каковы они в наш жестокий век, тоже казались кому-то ненастоящими? Ангелам, например?

— Ты видела ли ангелов? — спросил он у Чернавы.

— Куда мне, грешной, — отмахнулась женщина, довольная, что ее молодой полюбовник сменил гнев на милость. — Но иные из баб, коих я пользовала, рассказывали, что слышали о тех, кто видел, — невинных отроковицах, увенчанных смирением и благодатью.

— Если невинных, тогда конечно, — кивнул Феликс, удивляясь, как метаморф и лесная ведьма может повторять такую чушь. — Как погибли твои дети, Чернава?

Она заговорила не сразу, он успел даже подумать, что так и не дождется ответа.

— Меня не было с ними рядом. Мы, кошки, умираем всегда в одиночестве. Лесные знакомцы, из тех, кто поведал мне и о тебе, донесли запоздалые вести о стаях волков, наводящих ужас на всех обитателей. Даже те, кто большей частью не относится к этому миру, кикиморы, водяные, лесовики, — и те удирали от опричников , которым хозяин дозволил все. Волки пожирали своих врагов и просто зверей, которых встречали на пути, а, когда были сытые, обкладывали их данью. Достаточно было опричного слова, чтобы любого привязали к столбу и били батогами, пока он или не выплатит сказанного, или не помрет.

— Мы бы могли убить их всех, — сказал Феликс, — если ты согласишься выполнять то, что я велю. Всех до одного, и медведя первого!

— Глупый! — Чернава порывисто обняла его, прижала к мягкой груди. — Мы здесь не мыслим супротив государя, что бы он ни делал с подданными. Я согласна делать все для тебя без одежды, все что угодно, — она лукаво и призывно заглянула ему в глаза, — только никогда более не заговаривай со мной о мести нашему правителю. Воля царя от Бога! Власть его небесным царем дана!

Феликс промолчал, раздумывая некоторое время, не открылась ли ему на мгновение душа этой необычной, печальной страны.

Наступила осень, Чернава день ото дня становилась грустнее, думая о расставании с Феликсом.

— Надеялась понести от тебя, — молвила ему однажды, прижавшись крепко ночью, — да Мары благословения на мне боле нет. Стара я стала для детишек. Я уж и жертвы древней богине приносила, и заклинания плела, и молилась богу-отцу и сыну христианскому. Однако супротив лет способа нет, как бабы кудахчут. Оказалась я ничем не способнее любой из них, не доведется пятнистого твоего сыночка у груди подержать.

Феликс лежал в темноте, обнимая и поглаживая сдобную и все еще ладную телом женщину, он был слишком молод, не задумывался о потомстве и не испытывал сочувствия к Чернаве, не понимая полностью ее чувств. Если бы не благодарность за спасение, возможно, он бы давно покинул ее, а так он дожидался срока, объявленного Михайло Иванычем, не позволяя раздражению выплеснуться и обидеть свою исцелительницу.

— Господь даровал первенца Саре, Авраамовой жене, когда ей лет было вдвое больше, чем тебе, — произнес Феликс ласковым шепотом. — Понадейся на него, ибо все на свете происходит по его воле.

— Мать не рассказывала тебе о древних богах, которые правили лесом до Христа?

— Нет, — ответил Феликс. — Она была доброй христианкой и молилась в церкви каждое воскресенье, а то и чаще. Давай-ка спать, Чернава, ласковая моя.

Так получилось, что он чуть ли не с радостью покинул избушку в лесу, едва ночи стали длиннее дней. Чернава проводила Феликса до тракта на Русу, сказала, что будет рада видеть его по возвращении из княжеской столицы. Феликс уходил, не оборачиваясь, предвкушая новые встречи, приключения, дороги, ведущие к диковинным и прекрасным местам. Когда-нибудь это будут пенные морские лье, а покуда — недлинные русские версты, ложившиеся под ноги, обутые в онучи и лыковые лапти. Рубаха и портки грубого полотна, да свитка, наподобие той, что купил Габри незадолго перед отбытием из Пскова, составляли всю его одежду. От Чернавы он знал, что оружие носить людям подлого звания в Московии запрещено, также под страхом наказания Стоглавый собор запретил московитам сообщаться с иностранцами. Теперь же Феликс ван Бролин издалека походил на московита.

К добру ли? Его смуглое лицо не похоже на белые лица здешних насельников , он не знает греческий и церковно-славянский языки, чтобы сойти за православного монаха, уроженца захваченной турками Эллады, к тому же разговаривает на местном наречии с акцентом. Самым разумным на его месте было бы по лесам пробраться назад в Польско-Литовское королевство, но что он ответит во Флиссингене, когда Мария Симонс посмотрит на него своими огромными серыми глазами и спросит:

— Где брат мой? Почему ты оставил его одного разыскивать батюшку?

В Старой Русе по улицам, окаймленным высокою травою и репьем, степенно расходятся по домам богомольцы, одетые в праздничные кафтаны, зипунишки да однорядки — серьезные, задумчивые. Женщины в длинных ферязях, сарафанах бредут, опустив глаза долу. Воскресный день. Звенят колокола церквей, купола которых похожи на перевернутые хвостиком к небу репки, милостыню просят полуголые нищие, юродивые, убогие… «Рука дающего не оскудевает» — московиты верят, что их подаяние вернется приумноженным. В Нижних Землях горожане с порицанием относятся к тем, кто без увечий на теле не работает, а старается разжалобить сограждан. Там это не принято — Феликс припомнил своих земляков, упорным трудом возводивших дамбы и плотины, отвоевывавших у моря каждый арпан польдеров. Пресвятая Дева Мария, верни Габри и отправь нас обоих домой, молился он про себя.

Это уже было в его жизни, леса, добыча, ночевки, два года назад именно так начинались его скитания после пажеской службы в замке Белёй. Что он сделал в жизни неправильно, если наказанием стала постоянная бездомность, тревога и риск? Промолчи тогда, дай Иоханну де Тилли немного поглумиться над крестьянскими детьми, вряд ли графский сын причинил бы им серьезный ущерб. Почему он постоянно оказывается преследуемым или изгоем? Становится холоднее, и Феликс мерзнет в северном лесу, где хвойные деревья не могут служить местом ночлега для крупной кошки. Кое-как добрался до Твери, совсем не так давно столице удельного княжества, но после низведенной до обычного земского города гневливым царем. К этому времени стало уже совсем холодно, листья пооблетали с деревьев, и черная тоска наполнила сердце Феликса. Один, чужой, среди огромной и враждебной иностранцам державы, на что он надеялся? Каковы были шансы разыскать в столице этой страны одного мальчишку?