Станислав Блейк - Кровавые сны

— Мой грех, мой, простишь ли меня, господи, — причитал Габри, молясь по-русски, крестясь справа налево. Того ли человека я везу, иногда спрашивал себя Феликс, это не толковый, рассудительный умница-Габри, которого я знал, но суеверный и растерявший весь разум юродивый московит. Ван Бролин гнал от себя скверные мысли, но они все равно появлялись. Однажды он уснул, зверски вымотавшись на переправе, а проснулся от звука голосов болтающих Груши и Габри.

— У тебя нет ума! — закричал он на девушку, вскакивая, — но ты-то, Габри! — и он ругал друга по-фламандски, пока тот едва не разревелся от обиды.

Плюнув, Феликс заграбастал Грушу, раздел ее и бросил в реку, через которую они недавно переправились, следом разделся сам и обнял ее прямо в воде, теплую, дрожащую, покрытую гусиной кожей.

— Не бойся, — утешала его Груша, — Гаврила выздоравливает, от него уже ничего подхватить нельзя. Ты правда из-за меня так распереживался? Любишь свою Грушу? Скажи! Еще скажи!

Сердиться на нее не было никакой возможности, Феликс привязывался все больше и больше к ее губам, рукам, волосам, запаху, голосу. Она говорила, что это чувство называется любовью, и он верил ей. Этим вечером прошел сильный ливень, от которого Габри укрылся под телегой, а они любили друг друга под струями дождя. Утром Габри встал и решил прогуляться, пока его друзья еще спали, не размыкая объятий. Силы быстро возвращались в молодое тело, он зашел довольно далеко и наткнулся на группу странных вооруженных людей с длинными чубами на отскобленных лезвиями до сизого цвета головах. Точнее, конный отряд наткнулся на мальчишку в обносках с оспенными струпьями на лице. Разглядев следы болезни, эти необычные казаки крикнули Габри, чтобы тот не приближался к ним, иначе они его застрелят. Вняв просьбам горемычного мальчишки, они все так же издалека сказали ему, что под ними Муравский шлях из Московского княжества на юг, в степи, где хозяйничают крымчаки. Татары в этом году не собрались в большую орду, но их мелкие шайки, промышляющие на шляхе, не стали от этого менее опасными. Двигаясь по Муравскому шляху на юг, можно было добраться до Московских засечных рубежей, и далее — до Киева и Черкасской крепости, относящихся уже к владениям Польской короны.

— Едем по Муравскому шляху! — крикнул Феликс, воодушевляясь. — Если увидим клубы пыли на дороге, тут же сворачиваем в лес.

Габри привычно лег на одноколку, подложив руки под голову, а Груша пошла впереди. На этот раз Феликс тоже оказался рядом с ней, только с другой стороны от лошадиной головы.

— Аграфена, сердце мое, — торжественно сказал Феликс, — мы скоро узрим храмы истинной веры, где литургию читают по-латыни.

Груша молчала, переставляя ватные ноги, Феликс подумал, что от усталости.

— Ты согласна пройти крещение по Римскому обряду?

— Ой, Феденька, мне дурно, — она стала оседать прямо в дорожную пыль.

Феликс остановил лошадь, поднял девушку и почувствовал жар. Габри, видя неладное, молчал, соображая, что все это значит.

— Если бы это был не ты, Габри, а чужой человек, убил бы к дьяволу, — в сердцах прошептал Феликс, бережно укладывая девушку рядом с другом на телегу.

К вечеру язвы покрыли тело и лицо Груши. Ее организм был взрослее и сильнее, чем у Габри, периоды беспамятства каждый день чередовались с периодами ясного сознания, когда она слабым голосом просила прощения у Феликса, заверяла его в своей вечной любви, обещала, что будет ждать его на небе. Теперь они в день проезжали не более десяти верст, Феликс обмывал Грушу настоем из ромашек, как раньше делал это для Габри, успевал собирать овес на заброшенных полях, да еще и охотился по ночам, чтобы кормить больную любимую и выздоравливающего друга бульоном.

В один из дождливых дней ранней осени они не сразу увидели приближающихся всадников, которые на мокрой дороге не поднимали привычных летних туч пыли. Вина за это была целиком Феликса, поскольку Габри постоянно жаловался, что стал хуже видеть, тем более, не было надежды на покрытую язвами и струпьями Аграфену.

Феликс успел свернуть и погнал кобылку по бездорожью среди деревьев, потом у одноколки соскочило с оси колесо, и стало понятно — им конец. Пятеро всадников в цветных халатах и войлочных, подбитых мехом, малахаях въехали за ними в лес, натягивая луки. Габри, скатившись с наклоненной телеги, поднялся на ноги и побежал в чащу, удивляя Феликса резвостью. Ван Бролин выломал оглоблю из упряжи, готовясь встретить врага, но Груша, тоже упавшая с телеги, вдруг поднялась на ноги и пошла навстречу татарам, избавляясь от одежды, чтобы они могли видеть признаки болезни во всем их безобразии. Возможно, в ее помраченной жаром голове было желание отпугнуть извечных похитителей русских людей, а может быть, она просто отвлекала на себя внимание, давая Феликсу и Габри возможность скрыться в глубине леса. Ван Бролин никогда не узнал, чем руководствовалась девушка — татары дали залп из луков, и бедная Груша опрокинулась на спину под ударами сразу нескольких стрел. Феликсу пришлось перескочить через нее и, пользуясь тем, что ни у одного из врагов новая стрела еще не была наложена на тетиву, он широко повел своим орудием, сметя из седел сразу двоих татар. Остальные развернулись и помчались к дороге, устрашенные силой и безумной свирепостью Феликса, исказившей его лицо. Метнув оглоблю, как копье, он попал в ноги одной из удирающих лошадей, та с жалобным визгом рухнула, сбрасывая всадника. Обернувшись в седле, двое отступавших татар послали в него стрелы. Одна пролетела далеко в стороне, а другую Феликс поймал рукой, даже не задумавшись, что такого особенного он совершил. Подхватив лук одного из спешенных им врагов, Феликс наложил стрелу и послал ее в сторону убегавших. Проследив ее полет над головами татар через Муравский шлях в лес на другой стороне дороги, Феликс сорвал саблю с упавшего врага и зарубил троих, еще шевелившихся и пытавшихся отползти. Потом добил лошадь, у которой были переломаны передние ноги.

Кинулся к неподвижной Груше — она была уже мертва, одна из стрел нашла ее сердце.

— Простите, святой отче, — палач встал на колени перед Кунцем, ожидая отпущение грехов.

— Слабое, говоришь, было сердце?

— Да, ваша милость, видели сами, как он перепугался, когда увидел инструменты.

Труп одного из родственников семнадцати погибших валялся на грязном подвальном полу заброшенного дома у канала Ваппер. Несколько лет назад в Антверпене не было ни единого свободного здания, как же все переменилось за годы хозяйничанья герцога Альбы! Нынче гарнизоном городской цитадели командовал верный герцогский слуга, бывший его телохранитель, впоследствии победитель при Моокерхайде, Санчо д'Авила. А нынешний наместник Нижних Земель, Луис де Рекесенс, тяжело болел, предоставив управление своему совету.