Берил Бейнбридж - Мастер Джорджи

Около полуночи вернулся мастер Джорджи вместе с дальним родственником миссис Харди, капитаном Таккеттом, который случайно гостил по соседству. Доктор Поттер отвел их наверх, в гостиную, чтоб сообщить про мистера Харди, и я не видела, как мастер Джорджи притворялся, что не ожидал. Миссис Харди осталась внизу, а когда капитан Таккетт спустился, чтобы ей соболезновать, она сухо кивнула и поворотила ему спину. Минутку он постоял, грустный, как и положено, потом взял свою шляпу и отбыл. Я рассказала про это миссис О'Горман, и она объяснила, что у этого капитана Таккетта дурная слава, он в самого графа Кардигана [4] Скорей всего, это тот самый граф Джеймс Томас Брюднелл Кардиган (1797–1868), который (впоследствии, и это время еще настанет для героев книги) руководил знаменитой «атакой Легкой кавалерийской бригады» при Балаклаве в 1854 г., воспетой Теннисоном. пальнул в Уимблдоне, хорошо — не попал, а миссис Харди он седьмая вода на киселе, так что невелика честь и Господь с ним совсем.

Еще приходили, уходили, чуть ли не до утра, меня, правда, услали спать. Я не сомкнула глаз почти до света, и это странно, ведь я с ног сбилась.

Наутро меня разбудила служанка, трясла за плечо, велела встать. Я открыла глаза: сиял яркий свет, пели-заливались птицы. В каждом оконном квадратике плавало синее небо.

— Тебя вниз зовут, — Лолли сказала, — ты мастеру Джорджи нужна в синей комнате. Он, похоже, всю ночь не ложился.

Он мне показался таким, как всегда, — этот его нежный рот, эти глаза расставленные, которые на меня никогда не смотрели, просто скользили по мне; но тогда я, наверно, и не видела его таким, как он есть, — а когда я видела? Он устроил свой фотографический аппарат, разложил поддоны. Ртутный шарик пролился на ковер и блестел от солнца.

Я глянула на постель, и вчерашний день, было полинявший, как смутный сон, снова встал передо мной во всех безобразных подробностях. Мистер Харди усох, кожа пошла пятнами, как вот фрукт, когда залежится в вазе. Кто-то около него не спал в эту ночь: слезы воска застыли на серебряных шандалах.

Мастер Джорджи сказал:

— У нас с тобой теперь общая тайна, Миртл. Я виню себя в том, что тебя ею обременил.

Я ответила:

— Я никому не скажу.

— Мне бы не следовало тебя втягивать…

— Пусть каленым железом жгут — не скажу, — уверяла я.

— Я не требую от тебя, чтобы ты лгала, Миртл. Это было бы несправедливо. — Он прилаживал свои пластинки к аппарату, пока говорил, и от йода у него были желтые пальцы. — Я не о себе пекусь. Я должен оберечь свою мать.

Я удивилась даже, от чего это ему надо оберегать миссис Харди. Ведь не в первый раз мистера Харди доставляли домой в непотребном виде, хотя, конечно, в последний.

— Меня теперь ушлют? — я спросила, и голос у меня дрогнул, такой это был страшный вопрос.

Он не ответил, был занят установкой этой своей треноги. Я знала, что скорость очень важна, когда уже пластинка всунута в аппарат, и попробовала терпеть и не дергаться. Когда он убедился, что все готово, он потянул меня за руку и поставил в головах кровати. Приказал:

— Положи руку ему на плечо.

— Меня теперь ушлют? — я повторила, а он, уже с раздражением:

— Нет, Миртл, нет. Я только прошу тебя, чтобы ты скрыла то, что ты знаешь. Не дело, если все станет известно миссис О'Горман.

— Да мало ли чего я миссис О'Горман не говорю, — возмутилась я. — Даже когда она меня бьет.

— Тише, пожалуйста, — он взмолился, — у стен есть уши. — И прибавил загадочно: — Теперь все изменится… вот ты увидишь. Как раньше уже не будет. А теперь наклони-ка голову… еще чуть-чуть… пальцы расправь… ты прощаешься с ним.

Я прощалась с незнакомым человеком, потому что тот, кто лежал сейчас на кровати, ничуточки не напоминал мистера Харди. Рот — тонкой жуткой чертой, из пятнистых ноздрей торчат волоски. На меня дохнуло чем-то мерзким, как йод с жимолостью, и я сморщила нос.

— Оставь, — приказал мастер Джорджи. — Замри и не двигайся. Не мигай.

Я уперла взгляд в мертвеца и про себя повторяла, что Господь меня поразит слепотой, если сморгну. И так я сильно сосредоточилась, что мастер Джорджи один и дышал в солнечно крапчатой комнате. Там, за окном, пели-заливались птицы. Всю мою жизнь, всю жизнь, я думала, я буду рядом с тобой; тут-то я и сморгнула, потому что от величия этой мысли мне на глаза навернулись слезы.

Джордж Харди заглянул ко мне по дороге из лазарета домой. Поинтересовался, хочу ли я наутро на него поработать. Я сказал — хочу.

— Тогда я тебе предлагаю быть в доме в пять часов, — он сказал.

Так он разговаривает, манера такая. Купись я на это его «предлагаю» и явись на пять минут позже, он бы мне голову откусил. Его все считают книжником, прямо святым, но я-то лучше знаю. Сказал, что может мне обещать интересный день, осветил свою затею, и, судя по всему, день действительно обещал быть интересным, что правда, то правда.

Я отправился в город еще под звездами и на час раньше вошел в дом. Распорядки здешние я достаточно изучил и прикинул, что, поскольку сейчас зима, слуги пока валяются по постелям. А если старуха О'Горман случайно и встала, ей надо бы вскарабкаться наверх по лестнице, чтоб меня застукать. С годами она оглохла, а с тех пор как пса похоронили в саду, поднять ее по тревоге на звук шагов уже некому. Да если она меня и сцапает, я в секунду наплету ей с три короба, и кое-что мне от завтрака перепадет в придачу. Ну вот, значит, я преспокойненько перехожу темный двор, иду мимо служб и конюшен и отодвигаю на кухонной двери засов. Снимаю сапоги и вхожу.

Мне было не впервой войти в дом так, что никто об этом и не догадывался. Я ничего там не портил, по крайней мере всерьез, и я не воровал. Не такой я идиот и сам себе не враг. И выше первого этажа я никогда не совался. Мои предрассветные обходы гостиной, столовой и кабинета имели характер разведки. Я передвигал предметы и ждал, проверял — кто заметит. Начал с мелочей, возьму передвину кочергу в камине слева направо, или вазу, например, на полке перемещу, или шкатулки музыкальные на фортепиано переставлю в другом порядке. Потом, уж через несколько месяцев, осмелел и стал со стены на стену перевешивать картины. Доктор Поттер только через пять недель хватился, что картина с пароходами и рекой, которая в кабинете над столом висела, вдруг оказалась у самой двери.

Как мне доложили внизу, тут поднялся такой переполох, о каком я мог только мечтать. Поттер все подступался к миссис О'Горман с расспросами насчет прислуги. Она, добрая душа, божилась, что все они люди честные и вдобавок в своем уме, так что он создал теорию о лунатиках и две ночи торчал на стуле в прихожей — надеялся кого-то схватить. Молодой миссис Харди, хлипкой после второго неудачного разрешения от бремени, ничего не сообщили. Ну а старую миссис Харди, ту нисколько не интересовало, где что находится, только бы ее кровать не трогали с места.