Росс Лэйдлоу - Аттила, Бич Божий

– Такого обращения, отец, она не заслуживает, – осуждающе произнес Тит, когда они остались вдвоем. – Клотильда – замечательная девушка. Лучшей невестки тебе не найти. Только потому, что она германка… – Тут юноша запнулся, от душившего гнева речь его сделалась бессвязной.

– Германцы – враги Рима, – в голосе Гая звучало раздражение. – Они – раковая опухоль, которая разъедает империю изнутри. Если мы не вышвырнем их с наших земель, наш конец не за горами. – Немного помолчав, он продолжил, уже более спокойно. – Ты же, сын мой, и сам все отлично понимаешь, правда? Послушай, мы не можем обсуждать это здесь; наш разговор могут подслушать рабы. Продолжим беседу в tablinum .

Понурив голову и слегка прихрамывая, юноша проследовал за отцом в комнату, отведенную под хранение, чтение и переписывание древних свитков. (В детстве Тит упал с лошади, сильно повредив ногу, и сопровождавшая его с тех пор хромота позволила избежать призыва в армию, которого ему, сыну солдата, иначе избежать бы не удалось. Тем не менее должность приписанного к одному из полков писаря придала ему почти военный статус, вследствие чего он получил право на ношение военной формы.) Окна комнаты выходили на перистиль, прямоугольный двор с садом, фонтанами, покрытыми зеленью галереями и аллеей классических статуй. Сквозь открытые ставни до Тита доносилась целая смесь ласкающих ухо звуков: плеск падающей воды, отдаленное мычание домашнего скота, мягкое кудахтанье кур. На развешенных вдоль стен полках можно было обнаружить произведения не только всех старых классиков – Вергилия, Горация, Овидия, Цезаря, Светония и прочих, – но и некоторых современных авторов, вроде Клавдиана Клавдия и Аммиана Марцеллина. Отец и сын присели на складные стулья, лицом друг к другу.

– Мы не должны общаться с этими людьми, сын мой. С этими невежественными варварами. У них отталкивающие манеры, они воняют, носят длинные волосы, облачаются в шкуры животных и брюки вместо пристойных одежд, питают отвращение к культуре… Мне продолжать?

– Возможно, им и присуще все то, что ты перечислил, отец. Но я сталкивался с ними и знаю, что они могут быть смелыми и честными – в отличие от многих сегодняшних римлян. А уж преданнее друзей, чем германцы, еще надо поискать. Как бы то ни было, нравятся они нам или нет – все это пустое. Они живут здесь, и никуда от этого не денешься. Вышвырнуть их отсюда мы не в силах, они нужны нам в армии; и лучшее, что мы можем сделать – попытаться найти с ними общий язык. Ты же и сам знаешь, что они искренне восхищаются многим из того, что есть у римлян, и хотят , действительно хотят , мирно сосуществовать с нами в пределах одной империи. С нашей стороны было бы полным безрассудством этим не воспользоваться. Констанций это понимал, поэтому и старался подружиться со всеми германскими племенами. Сейчас, после его смерти, у нас новый полководец, Аэций, и, кажется, он стоит на тех же позициях.

– Твой Аэций предал интересы своего народа, – произнес Гай внезапно окрепшим голосом. – Мы уже побеждали кимвров и тевтонов – под водительством Гая Мария. Сможем проделать это и еще раз.

– То было пять веков тому назад, – раздраженно бросил Тит. – Согласись, с тех пор многое изменилось. Вспомни лучше об Адрианополе! Или забыл, чему сам был свидетелем? Говорят, столь жестокого поражения Рим не видел со времен Канн.

– После Канн мы смогли оправиться, – возразил Гай, – и разбили-таки Ганнибала.

– И от кого я это слышу – от тебя , моего отца? – Тит издал вздох разочарования. Поднявшись со стула, он вытащил из тайника « Liber Rufinorum », развернул свиток и начал читать: «Причинив готам огромные потери – впрочем, вполне сопоставимые с нашими, – мы вынуждены были предпринять тактический уход в город – для перегруппировки сил». – Вновь скрутив свиток, Тит отложил его в сторону. – Ты убедил себя в том, что в Адрианополе так все и было . Знаешь, в чем твоя проблема, отец – ты не можешь прямо смотреть в лицо фактам, не можешь смириться с тем, что все это случилось с Римом . Ты во всем винишь германцев, хотя должен винить самих римлян.

– Поясни-ка, что ты хочешь этим сказать? – Гай старался сохранять спокойствие, хотя заметно было, что грубоватая критика сына возмутила его до глубины души.

– Если Рим действительно хочет избавиться от германцев, ему нужно будет где-то поискать главное: патриотизм. А вот его-то уже почти и не осталось – «благодаря» порочной налоговой политике римских чиновников. «Варваров» же, как ты их называешь, оставшиеся без средств к существованию бедняки везде приветствуют как освободителей. Людей мало интересует, выживет ли Рим или падет. Что ж ты этого не пишешь, а? Об этом в твоей книге нет ни строчки. Если ты не переменил своего мнения о моей женитьбе на Клотильде, я, пожалуй, заберу « Liber Rufinorum » с собой. Что скажешь?

– Решив что-либо, настоящий римлянин своей позиции не меняет.

– Ничего более напыщенного и глупого никогда не слышал! – в сердцах воскликнул Тит. Он отдавал себе полный отчет в том, что лишь расширяет разверзнувшуюся между ним и отцом бездну, но ничего не мог с собой поделать. – Что ж, у меня есть для тебя еще одна новость, которая вряд ли тебе понравится. Хотел сообщить ее в более спокойной обстановке, да уж какие тут теперь любезности! Я решил стать христианином.

Повисла мертвая тишина. Когда же Гай поднялся на ноги и заговорил, голос его не выражал никаких эмоций:

– Уходи. И не забудь свою германскую шлюшку. Ты мне больше не сын.

После того как разорвались – окончательно и безвозвратно – узы, связывавшие его с родным домом и семьей, в душе Тита поселились печаль и чувство невосполнимой утраты. Вместе с тем теперь он чувствовал себя свободным. Тит Валерий Руфин понимал, что, как и Юлий Цезарь пятьсот лет назад, он перешел свой Рубикон и обратно дороги нет. Интуитивно знал он и то, какими будут его следующие шаги. Первым делом он отошлет Клотильду к ее народу и займется урегулированием вопросов, связанных с собственным крещением и их женитьбой. (Возможно, придется преодолеть некие племенные препятствия, но уж точно – не религиозного толка; в отличие от большинства его знакомых-германцев, считавших себя арианами, Клотильда была убежденной католичкой.) Затем он попытается – так или иначе – поступить на службу к Аэцию, чья политика интеграции германских племен в структуру империи кажется ему лучшим – а возможно, и единственным – путем, по которому Рим сможет двигаться вперед. «Точно, именно так я и поступлю», – решил Тит и почувствовал, как, вперемешку с облегчением, его охватило волнение. Выбор был сделан.