Росс Лэйдлоу - Аттила, Бич Божий

– … значит, Восток войны не хочет. Но он силен, – задумчиво пробормотал царь, выслушав доклад сурены. Словно устав играть роль царя-воина, Йезигерд вложил меч в ножны и прислонил его к подлокотнику трона. – И, возможно, столь силен, что было бы глупо с ним сейчас враждовать, – наряду с досадой в голосе царя прозвучало и несомненное облегчение.

– Вы, как всегда, правы, мой повелитель, – с чувством произнес сурена; похоже, полномасштабной войны с непредсказуемым исходом все же удалось избежать. – В высшей степени мудрое решение, Великий Царь.

Находившийся в расположенной в казармах дворцовой гвардии в Константинополе канцелярии Аспар вычеркнул имя Юлиана из списка имперских агентов. Со дня отбытия трибуна в Армению прошло два месяца, из чего следовало, что Юлиан либо находится в плену у персов, либо – что было более вероятно – уже мертв.

Еще одна загубленная молодая жизнь. Ради чего? На этот вопрос полководец не имел ответа. Даже если бы миссия Юлиана закончилась успешно, вряд ли бы она смогла в значительной степени повлиять на великие планы Рима и Персии. Что бы ни случилось, Великий Царь все равно вторгнется в Восточную Армению; римская помощь армянским бойцам за свободу уже, похоже, не материализуется; да и в любом случае, персы быстро сломят сопротивление людей Вардана Мамиканяна и Восточная Армения станет очередной сатрапией. От нападения же на римскую Армению Йезигерд, который грозен скорее на пергаменте, нежели на деле, вероятно, воздержится. Поэтому, в конце концов, изменений произойдет немного, и отношения между Персией и Римом останутся такими же, какими и были. Ему же, Аспару, придется исполнить неприятную обязанность – сообщить о судьбе Юлиана родителям молодого трибуна. Тяжело вздохнув, Аспар вызвал к себе нотария.

Войдя в молельню, Гонория, ссыльная сестра западного императора Валентиниана, поймала многозначительный взгляд Присциллы и тут же ощутила знакомое возбуждение. Мысль о скорой встрече помогла ей терпеливо отстоять утомительную церковную службу, проводимую сестрой Аннунциатой, аскетичной сирийкой, для которой пост, молебен и умерщвление плоти представляли суть жизни и которая жестко навязывала свои привычки всем прочим сестрам. Но вот показавшаяся Гонории нескончаемой литания завершилась, и, скромно потупя взор, избранные девицы потянулись к выходу из здания, богато украшенного мозаиками и ими же сотканными гобеленами. Возглавляла процессию Пульхерия, сестра недавно умершего Феодосия, а ныне супруга нового императора, Маркиана; рядом с ней шли ее младшие сестры, Аркадия и Марина. Молельня являлась частью монастыря, в который Пульхерия превратила Гебдомон, второй из трех императорских дворцов Константинополя. Мужчинам вход в разместившийся у Золотых ворот монастырь был категорически воспрещен. Исключение составляли лишь евнухи, сплошь – чужеземные, как правило, персы (в самой Римской империи кастрация находилась под запретом).

Черни набожная и непреклонная Пульхерия, «правоверная», как ее называли в народе, внушала благоговейный страх и восхищение. Этим полумистическим почитанием она обязана сознательному поощрению культа Богородицы, Theotokos , который, в свою очередь, наделил Пульхерию (по ее же собственным словам) непорочностью Девы Марии. Когда Несторий, епископ Константинопольский, осмелился усомниться в том, что Пульхерия действительно соблюдает обет безбрачия, разъяренная толпа быстро его уняла, и вскоре епископ и вовсе был осужден и оправлен в ссылку.

Формально, в монастырь Пульхерии принимали лишь набожных девушек – таких, что чувствовали призвание свыше, и, главным образом, из благородных семейств. Некоторыми из них двигал проходящий со временем девический задор; однако же, тем, кто был принят в это сообщество, уход из него стоил огромных усилий и далеко не в каждом случае представлялся возможным. Были и такие, кого в монастырь отсылали не справлявшиеся с воспитанием трудных дочерей родители, которые надеялись на то, что строгий, набожный образ жизни даст нужный результат там, где сами они оказались бессильны. В подобных случаях неизменным условием приема оставалось щедрое денежное «пожертвование». По вышеназванным причинам девушек отчаявшихся или непокорных в монастыре встречалось крайне мало. Тем не менее именно к этой категории можно было отнести Гонорию, неотлучно проведшую во дворце четырнадцать последних лет.

Выйдя из молельни, сестры оказались в большом, обрамленном колоннадами внутреннем дворе, где за свободными занятиями – медитацией, чтением набожных текстов, молитвами либо же вышиванием гобеленов и алтарных покровов – они должны были провести два остававшихся до постного полуденного prandium часа. Разговоры осуждались, как представлявшие собой несерьезное – по сравнению с более важными (то есть, праведными) делами – развлечение.

– В восемь, – прошептала Гонория, пройдя мимо что-то бормотавшей себе под нос Присциллы. Ни та, ни другая не обратили внимания на то, как вспыхнуло ревностной ненавистью лицо Ариадны, предыдущей любовницы Гонории, – слова эти долетели и до ее ушей.

Расхаживавшая взад и вперед по двору – с видом таким, какой позволял (и напрасно!) считать, что девушка погружена в глубокие религиозные размышления – Гонория кипела от ярости и неудовлетворенности. «Что за жизнь», – в который уже раз подумала она с досадой. Родилась и воспитывалась она в Равенне, западной столице, ни в чем не нуждалась и ни в чем не знала отказа, но все это закончилось в тот момент, как ее матери, Плацидии, вздумалось титуловать дочь Августой, коей обычно принято считать супругу законного императора. Обретенный Гонорией статус позволил ей встать в один ряд с верховной жрицей и императрицей и лишил возможности выйти замуж. Пожаловав дочери титул Августы, Плацидия заботилась исключительно о государственных интересах: Гонория оказалась недосягаема для всякого рода тщеславных интриганов, которые – в случае женитьбы на ней – могли причинить вред империи. О чувствах девушки никто и не думал. Уже тогда Гонория понимала, что с ней поступают несправедливо, но ничего не могла с этим поделать; гораздо же хуже было то, что в те годы она как раз достигла половой зрелости и начала испытывать сильное сексуальное желание, а никаким законным способом удовлетворить его не могла.

Отчасти для того, чтобы досадить матери и бессердечным епископам Консистории, приговорившим ее к жизни весталки, отчасти ради утоления собственной страсти, шестнадцатилетняя Гонория вступила в компрометирующую связь со своим прокуратором, Евгением. Последовавшую беременность вполне можно было скрыть, но пришедшая в ярость Плацидия сделала семейный позор публичным достоянием, заточив дочь в константинопольский монастырь. Предполагалось, что жизнь, построенная на строгом соблюдении религиозных обрядов, дисциплинирует Гонорию и окажет на нее благотворное влияние. Но та, недовольная введенными Пульхерией (на высокие порывы которой Гонории было глубоко начхать) ограничениями и лишенная возможности дать выход своим желаниям через замужество, закрутила в стенах монастыря целую серию лесбийских романов с такими же, как и она сама, свободомыслящими девицами. Сейчас она тайно встречалась с Присциллой, которая заняла в ее сердце место Ариадны. Та же, в свою очередь, восприняла «отставку» крайне болезненно и то слезно умоляла бывшую Августу вернуться, клянясь ей в вечной любви, то обвиняла ее в предательстве и грозилась отомстить. Но Гонория, которая была без ума от своей новой возлюбленной, в конце концов просто перестала обращать на Ариадну внимание.