Михаил Каратеев - Русь и Орда

— За то и держу Михайлу в нятьи [171] Держать в нятьи — удерживать силою, под арестом. , чтобы от той дружбы с ворогом Руси отрекся. Пускай мне крест поцелует, и разом ему дорога скатертью!

— Не поцелует он тебе креста, Дмитрей Иванович. Не такой он человек!

— И я такоже мыслю, что ноне еще не поцелует. Вот и пусть сидит! Мне и то на руку.

— Нешто думаешь его до смерти держать? Все одно отпустить придется.

— Зачем до смерти? Мне его надобно подержать, доколе мы вежи [172] Вежи — башни. завершим и войско я соберу. Ведь ежели его сейчас ослобонить, он враз на нас Литву наведет, а мы к тому не готовы.

— По мне, тоже пускай сидит, — вставил князь Владимир Андреевич, — хотя бы уж того ради, чтобы не помыслил, будто мы его дюже страшимся!

Речь за столом шла о микулинском князе Михаиле Александровиче, который полгода тому назад при помощи Литвы овладел великокняжеским столом в Твери, отобрав его у дяди своего, Василия Михайловича Кашинского, бывшего ставленником Москвы [173] Михаил Александрович был сыном, а Василий Михайлович — братом великого князя Тверского, Александра Михайловича, в 1339 г. казненного в Орде по проискам Ивана Калиты. Первый из них получил в удел город Микулин, а второй — Кашин. .

Около двух месяцев тому назад Дмитрий Иванович по совету митрополита Алексея позвал его в Москву, дабы полюбовно договориться об отношениях между ними и упрочнить мир. Михайла Александрович это приглашение принял и прибыл в Москву в сопровождении своих ближайших советников и слуг. Встречен он был с подобающим почетом, но на первом же совещании отношения резко обострились: Дмитрий Иванович настаивал на том, чтобы новый великий князь Тверской признал себя его «молодшим братом» и поцеловал ему крест, как государю всея Руси. Михайла Александрович, рассчитывавший на поддержку Ольгерда, наотрез отказался. Он соглашался жить с Москвой в ладу и в мире, но на основах полного равенства.

В пылу разгоревшегося спора он заявил, что великое княжение над Русью по праву принадлежит его роду и что московские князья, наводя на Тверскую землю татар, оттягали это право «великими неправдами, воровством и кровью». Взбешенный Дмитрий ответил, что сам Михайла Александрович с помощью лютого врага Руси — Ольгерда Литовского воровским образом отнял тверской стол у князя Василия Кашинского и что в этом деле он, Дмитрий, как старший из русских князей, принимает на себя обязанности третейского судьи. Он велел тут же взять Михайлу Александровича и «держать его в нятьи, доколе ему, великому князю Московскому и всея Руси, крест не поцелует либо вернет тверской стол кашинскому князю, который всегда был Москве другом».

— Сдается мне только, что с вежами да со сбором войска надобно нам весьма и весьма поспешать, — негромко, но значительно промолвил младший брат Гавши, боярин Федор Кошка. Это был еще молодой белокурый человек с мягкими вкрадчивыми движениями, круглолицый и гладкий, при одном взгляде на которого становилось понятным, почему получил он такое прозвище.

— Мы времени и так не теряем, — ответил Дмитрий, — а почто еще сверх того поспешать?

— Не нагрянул бы кто выручать тверского князя прежде, нежели мы того ждем.

— Кому нагрянуть? Мы всех тверичей караулим крепко и за ними глядим во сто глаз. Упредить они никого не могли.

— Сами-то не могли, ан, может, другие им услужили.

— Окстись, Федор Андреич! Кто бы решился такое содеять?

— Небось у Михайлы Александровича есть и в Москве доброхоты, — не сразу ответил Кошка, бросив косой взгляд на Ивана Вельяминова. — Нешто не могли они снарядить гонца, хоть к Ольгерду?

— Али ты чего знаешь?

— Кабы знал, не таил бы… Сказываю только, что могло такое быть.

Дмитрий замолк и нахмурился. Слова Кошки его встревожили. Торопливо закончив трапезу, он резко поднялся, коротко помолился на образа и приказал:

— Упредить Свибла, Федьку Беклемиша и иных предстателей [174] Предстателями летопись называет руководителей строительных работ по возведению каменного кремля, ответственных перед князем. , чтобы были на местах. До полдника сам обойду все вежи и погляжу, как идут работы.

Первое упоминание о Москве [175] Слово «Москва», по одной версии, на языке некогда обитавших тут финско-угорских племен означало «мутная вода», по другой — «медведица». мы находим в летописях под 1147 годом в связи с тем, что там состоялась встреча двух князей-союзников: Юрия Долгорукого и Святослава Новгород-Северского. С этого года и ведется официальная история нашей древней столицы. Но самое возникновение тут населенного пункта, может быть, прежде носившего иное название, с полным правом следует отодвинуть значительно дальше в глубину веков.

Доподлинно известно, что еще до прихода сюда князя Юрия Долгорукого на месте Москвы стояло большое село, принадлежавшее суздальскому боярину Степану Кучке. Еще раньше того здесь находился городок славянского племени вятичей, покоренных Владимиром Святым. Городок этот возник не позже IX века, о чем свидетельствуют обнаруженные при раскопках предметы быта, украшения и монеты. Среди последних найдены были арабские дирхемы первой половины IX столетия, и это доказывает, что население существовавшего здесь города уже тогда вело какие-то торговые отношения с Востоком. Но и это не было началом Москвы: те же раскопки обнаружили в западной части нынешнего Кремля остатки нескольких родовых городищ, относящихся к VI веку. И наконец, археологи установили, что человек облюбовал это место для поселения еще в эпоху каменного века, за три тысячи лет до Рождества Христова, и с той поры здесь, по-видимому, никогда не угасал очаг какой-то оседлой жизни.

Для наших отдаленных предков и их предшественников кремлевский холм являлся исключительно удобным местом для поселения: от вражеских набегов он был надежно защищен омывающими его с трех сторон реками — Москвой и Неглинной, множеством непроходимых болот и дремучими лесами, раскинувшимися на сотни верст вокруг. Истории известны случаи, когда шедшее на Москву неприятельское войско сбивалось в этих лесах и не могло обнаружить города.

В то же время местность изобиловала всевозможной дичью и ценнейшими породами пушных зверей, меха которых являлись тогда основой меновой торговли; реки были полны рыбой и служили удобными путями сообщения, а климат и почва были благоприятны для земледелия. Все это обеспечивало редкому населению края спокойную и сытую жизнь, что очень скоро стало известным и в южнорусских княжествах. Уже в XI–XII веках крестьяне из Киевской Руси, жестоко страдавшие от непрекращающихся междоусобий своих князей и от частых набегов степных кочевников, усиленно начали переселяться на север, в Суздальскую землю, и это — в совокупности с другими, отмеченными выше преимуществами — предопределило перенесение сюда в дальнейшем и великокняжеской столицы.