Михаил Каратеев - Русь и Орда

— Не кручинься, княже, — выслушав его, промолвил святитель. — Бывало у нас и похуже, да Господь пособлял. Он и на сей раз не оставит нас своею милостью.

— Я на то крепко уповаю, отче. Однако не зря говорится: Богу молись, а в делах не плошись. Что-то надобно и самим делать.

— Надобно, чадо… Я так мыслю: лишь бы не пришлось нам со всеми разом биться. А потому наиглавная наша забота ныне в том, чтобы не позволить себя к тому принудить.

— Денно и нощно думаю я о том, как бы это сделать, чтобы им всем порознь накласть… Да вот беда: за одного возьмешься, а тут тебе другие в спину ударят!

— Подведем так, чтобы не ударили… Чтобы тот, кто схочет нас ударить, сам бы в то время боялся кого-то иного. За спиною каждого своего ворога отыщи друга и вложи ему в руки меч.

— С Мамаем так оно и вышло, владыка: за его спиною стоит друг и доброхот наш Карач-мурза, а у него немалая сила. Сказывают, что сарайская ханша ему во всем покорна и на деле царствует там не она, а он. И потому я крепко уповаю на то, что Мамай, сколь ни был на меня взъярен, на Москву идти побоится, доколе не изживет своих ворогов и не станет в Орде единым хозяином. Это однажды будет, но до тех пор надобно нам беспременно сломить Тверь и Рязань, да и Ольгерда отвадить.

— От Твери да от Литвы отобьемся, чай, не впервой. А чтобы им не помогла Рязань, надобно князю Владимиру Ярославичу Пронскому погромче побренчать там оружием. Он друг наш, и с ним договориться о том нетрудно. Пусть рязанский князь думает, что, выступи он в поход на Москву, пронцы тотчас нападут на Рязань. А вот как отобьем Михайлу Тверского и Ольгерда, надо будет выбрать удобный час да поучить Олега Ивановича уму-разуму.

— Истинно, владыка, по слову твоему и сделаю! — воскликнул Дмитрий Иванович. — У меня на этого татарского прихвостня давно плечо зудит. Согнать бы его вовсе с большого стола да посадить на рязанское великое княжение Владимира Пронского! Да вот счастье Олегу: каждый год надобно с Литвой и с Тверью воевать, а до него все руки не доходят. Ну, ништо, свое он получит… Только ныне меня иное заботит, отче.

— А что, княже?

— Ярлык ханский. Хоть мы Михайлу во Владимир и не пустили, а все же право ему Ордою дано, и тот ярлык сотворяет ему на Руси немалую вагу. И когда он пойдет на нас походом, промеж моих удельных беспременно сыщутся такие, что супротив него не встанут, а то еще и ему пособят против Москвы. Как же, скажут, вперекор ханской воле на рожон-то лезть? Вот и выйдет перед народом, что он, Михайла, вроде бы в законе, а я смутчик… Да и Мамай всякий час может нагрянуть на нас за ослушание, ежели это дело так оставить. Начнется, к примеру, в Сарае новая замятня, вот у него и ослобонятся руки. Неладно это получается, с ярлыком-то…

— Вижу, ты что-то надумал, Дмитрей Иванович?

— Кажись, надумал, владыка… Благослови ехать в Орду к Мамаю да спробовать с ним поладить.

— Христос с тобою, княже! Только что прогнавши и князя Михайлу с ханским ярлыком, и ордынского посла, ехать к Мамаю, покуда он хоть малость не поостыл? Да ведь это самоубивство! Сюда он сунуться побоится, а там схватит тебя и велит казнить.

— Может и такое статься, да только едва ли. Для Мамая наиглавное — это деньги. С Тверского князя он уже за ярлык получил, поди, немало, а теперь, ежели я дам больше, он по корысти снова мне его вернуть может. Знаю, дорого это станет, да что сделаешь? Надобно дать, инако несдобровать Москве. А что до случившегося с Михайлой, — буду говорить Мамаю, что не допустил его во Владимир потому, что к ярлыку его веры не имел, ибо невдавне ярлык на великое княжение мне самому был даден. Вот, мол, и думал я, что и ярлык, и посол ханский — все это лишь Михайлин обман. Мамай хотя в душе тому и не поверит, да, чтобы получить денежки, притворится, что поверил и что гневаться на меня не за что. Глядишь, все оно и обойдется ладом, — возвернусь, даст Бог, не только живым, но и с ярлыком.

— Оно так, — промолвил святитель после довольно долгого молчания. — Мысли твои разумны, тако же и мне думается. Но все же татарская душа — потемки. Может, и схватят тебя…

— Все в руках Божьих, отче. А мне ли за Русь не поставить голову на кон? Коли надо, так надо.

— Подумай еще, сыне. Ведь ты надежда Руси!

— Потому мне и надобно ехать! Благослови, отче!

— Коли так, езжай, княже. Благословляю тебя на подвиг, молитва моя будет с тобою денно и нощно. Всею Русью станем за тебя молиться, и верю: Господь ту молитву услышит и тебя сохранит!

Понимая, на какой риск он идет, Дмитрий Иванович перед отъездом написал духовное завещание и сделал все нужные распоряжения на случай своей смерти или пленения в Орде. На время своего отсутствия управление всеми государственными делами он оставил в надежных руках митрополита Алексея, а военную власть передал князю Дмитрию Михайловичу Боброку-Волынскому, недавно женившемуся на его сестре Анне и с той поры ставшему верным сподвижником и одним из лучших воевод князя Дмитрия Ивановича [273] Д.М.Боброк-Волынский, зять Дмитрия Донского, — обрусевший князь литовского происхождения. Он был сыном Кориата Гедиминовича (в крещении Михаила), княжившего на Волыни. Неизвестно, почему Боброк покинул свое княжество, но с середины семидесятых годов XIV столетия он уже находился на службе у Дмитрия. .

Покончив с этими делами, пятнадцатого июня 1371 года князь Дмитрий выехал из Москвы. Чтобы внушить Мамаю должное уважение и сразу дать ему почувствовать разницу между собой и тверским князем, он обставил свою поездку небывалой пышностью. Не считая бесчисленного количества слуг, его сопровождала свита, насчитывавшая больше сотни зависимых князей, бояр и приближенных дворян, соперничавших друг с другом роскошью нарядов, великолепием коней и богатством вооружения; сзади на могучих гривастых лошадях ехал охранный отряд — тысяча воинов-богатырей, подобранных с особым тщанием, все в шлемах-шишаках и в кольчугах с ярко начищенными зерцалами. Погляди, поганый Мамай, на Святую Русь да семь раз подумай, прежде чем посмеешь посягнуть на ее государя!

До реки Оки великого князя провожало множество москвичей и сонм духовенства во главе с самим владыкой Алексеем. Тут, на переправе, был им отслужен торжественный молебен за успех трудного дела и дано было последнее благословение уезжающим. После того святитель возвратился в Москву, а князь Дмитрий продолжал путь в ставку Мамая, куда и прибыл вполне благополучно месяц спустя.