Михаил Каратеев - Русь и Орда

Но последнему и в голову не приходило, что всем этим делом он целиком отдал и себя и сына своего Святослава в руки князя Андрея. Будучи родственником и другом Гедимина, Андрей Мстиславич хорошо знал, что литовцы готовятся к захвату этого края. Если им это удастся, ни Тита Мстиславича, ни сына его Гедимин на княжении не оставит, как явно татарских ставленников, при помощи хана отнявших карачевский стол у законного князя. И единственным кандидатом на большое княжение будет именно он, Андрей Мстиславич.

Если же литовцы почему-либо отложат или проиграют войну и княжества эти останутся в подчинении у Золотой Орды, он тоже ничего не теряет: на этот случай в его руках находится духовная грамота Мстислава Михайловича. При ее помощи ничего не стоит доказать хану Узбеку, что козельские князья его обманули и незаконно получили ярлык на княжение в Карачеве. Всем известно, что Узбек в таких случаях бывает беспощаден. Правда, грамота доказывает права Василия, но ведь он ими воспользоваться уже не сможет, ибо, если и останется жив, будет находиться в бегах и в опале у хана. Следовательно, карачевский стол будет отдан ему, Андрею Мстиславичу.

Таким образом, сплетенная им паутина, казалось, при любых обстоятельствах обеспечивала ему не только большое княжение, но и переход в его руки всех удельных княжеств Карачевской земли, что и являлось конечной целью его вожделений.

Выслушав рассказ сидевшего рядом Святослава, он одобрительно приобнял его рукой и, слегка прижимая к себе, сказал:

— Ну, молодец ты, братанич! Не зря я советовал тебя, а не кого иного в Орду послать: знал, что дело наше в надежных руках будет. Ловко ты царя Узбека вокруг пальца обвел!

— Истину говоришь, князь! — поддержал и Шестак. — Молод наш новый княжич карачевский, а разумом мудр. Его усердием недолго Васька на большом столе посидел! — с хохотом добавил он.

— Покуда еще сидит, — мрачно сказал Тит Мстиславич, — и добром едва ли с него сойдет. Смеяться рано, боярин. Гляди, не пришлось бы плакать.

— Плакать придется Василею, — ответил Шестак. — Наше дело теперь правое, и супротив ханского ярлыка на Руси никто не выстоит. В случае чего татары ему мигом мозги прочистят!

— Хоть оно и так, да ведь татары-то не во дворе у нас стоят, как у Василея дружина. Покуда они сюда дойдут, он нас всех повоюет!

— Небось не посмеет! А коли и пустит в дело войско, это ему не надолго поможет: подойдут татары, заберут его в Орду на расправу, и все одно сядешь ты князем в Карачеве.

— Эк тебе дались татары, Иван Андреич! — в сердцах сказал князь Тит. — Татар звать — это уж последнее дело: ведь они все земли наши пограбят. На такое можно решиться, только ежели одни с Василием не сладим, когда ничего иного уже не остается. Стало быть, надобно сперва самим за него браться!

— Ну и возьмемся! Коли начали говеть, неужто скажем теперь, что, не поевши мяса, силы нету до церкви дойти?

— Не то говоришь ты, боярин! Взяться можно по-разному. С чего начинать-то будем? Не идти же на него, здорово живешь, войной?

— Послать в Карачев гонца и объявить ему ханскую волю, — вставил Святослав. — Коли схочет на рожон лезть, пусть первый начинает войну. А может статься, у него хватит ума подобру с нами поладить: ведь лучше в Ельце княжить, нежели в Орде голову сложить.

Предложение княжича всем показалось разумным, но именно потому оно испугало Андрея Мстиславича, до сих пор не принимавшего участия в споре. Мирное окончание дела нарушало все его планы, ибо в этом случае Василий остался бы чист перед ханом. Поэтому он поспешил сказать:

— Не дело говоришь, Святослав. Ведь это все одно, что отдать себя в руки Василея. У него наготове добрая дружина, с которою он, узнав о ярлыке, тотчас пойдет на нас. Покуда мы соберем людей, он захватит наши вотчины, посадит в них своих наместников, а сам, не будь дурак, поскачет в Орду и скажет хану, что на него, на большого князя, восстали удельные и он, защищая порядок в своей земле, должен был смирить их оружием…

— А ярлык? — перебил Святослав.

— Что ярлык? Он скажет Узбеку, что того ярлыка и в глаза не видывал, а разговорам о нем веры не дал, ибо стол свой занимал по закону, дань хану посылал исправно и никакой вины за собою не знал. Смекаешь, как дело-то может тогда обернуться?

— То истина, — сказал Шестак. — Надобно иначе деять. И не упреждать Василея о ярлыке, а на людях сунуть его в тот ярлык носом, дабы не мог после отбрехиваться, что, мол, не знал ханской воли.

— Это непросто сделать, — промолвил Святослав. — Поедешь к нему в Карачев с ярлыком, обратно, может, и ног не унесешь. А обычному гонцу такого дела доверить нельзя: купит его Василей али убьет и опять же скажет, что никакого ярлыка отродясь не видывал, а сам тот ярлык изничтожит.

— Ни в Карачев ехать, ни гонцов посылать негоже, — сказал князь Андрей после небольшого раздумья, — и о ханском ярлыке Василий до поры знать ничего не должен. Надо его добром сюда залучить — тут разговаривать с ним будет куда сподручней.

— Золотые слова твои, Андрей Мстиславич! — воскликнул Шестак. — Так и надобно сделать. Коли он ни о чем догадываться не будет — приедет сюда без дружины, да и ввалится как сом в вершу! Тут мы ему при народе прочитаем Узбеков ярлык и попросим честью убираться из Карачева в Елец. А коли не схочет, схватим его и в железах свезем в Орду!

— Зачем везти в Орду? — сказал князь Андрей. — Ежели он супротив ханской воли пойдет, мы и сами покарать его по праву можем.

— Да уж из рук выпускать не стоит, — промолвил Святослав.

— Вестимо, тут разговаривать с ним было бы легче, — сказал Тит Мстиславич, — да ведь как заманишь его в Козельск, чтобы он ничего не учуял?

— А его и заманивать нет нужды, — ответил Андрей. — Он сам сюда явится, по своей охоте.

— Отколь тебе это ведомо?

— Был у нас разговор. И он мне сказал, что приедет в Козельск, чтобы первым почтить тебя, как старшего родича.

Тита Мстиславича эти слова ожгли, как пощечина.

— Почтить меня приедет как старшего, а я, как Иуда, предать его должен? — глухо вымолвил он.

— Что за слова, брат дорогой, — брезгливо сказал Андрей Мстиславич. — Почто ему тебя не почтить, коли он уже тебе, своему дяде, на шею сел? Теперь ему это на руку. К тому же не одно лишь почтение у него на уме: такоже мыслит он при этом случае крестоцелование твое принять.

— А твое нет?

— Я уж целовал ему крест в Карачеве, — спокойно ответил князь Андрей.

— Как же это? — не веря ушам, спросил Тит Мстиславич. — И теперь ты свое крестоцелование готов порушить, словно бы ничего не было?

— Нимало. Я целовал ему крест на верность, доколе он остается законным князем карачевским. А ныне законный князь наш ты, а не он.