Михаил Каратеев - Русь и Орда

Не удовлетворившись этим, Никита поделился своими опасениями с воеводой Алтуховым, в преданности которого Василию он не сомневался. Алтухов считал, что какой-либо злой умысел или западня тут весьма маловероятны, но, внимательно выслушав все доводы Никиты, все же согласился, что некоторые меры предосторожности принять следует, и притом втайне от Василия, чтобы не рисковать его запретом, в котором можно было не сомневаться.

Наконец приблизился день отъезда. Василий решил взять с собою, в качестве свиты, боярина Тютина, воеводу Алтухова, детей боярских Лукина и Софонова и, разумеется, Никиту. Последнему было поручено также составить отряд из тридцати дружинников для сопровождения.

— Дозволь, княже, хотя бы сотню взять, — снова попробовал настаивать Никита.

— Опять ты за свое! Уже было тебе не однажды сказано: не стану я людей смешить!

— Какой тут смех? Тебе, как великому князю, даже приличествует много людей при себе иметь.

— Бери тридцать человек и разговор кончен!

Скрепя сердце Никита повиновался, но людей и коней для этой поездки подобрал с особой тщательностью. В состав конвоя вошли отборнейшие дружинники, в том числе Лаврушка, с которым Никита долго беседовал отдельно.

Утром двадцать второго июля все было готово к отъезду, когда Никита доложил князю, что воевода Алтухов занемог и просит освободить его от поездки.

— Что с ним такое? — с неудовольствием спросил Василий.

— Должно, вчера, после бани, прохватило его ветром, — ответил Никита. — Поясницу свело, никак на коня сесть не может.

— Ладно, пускай вместо него живо сбирается второй воевода, Гринёв!

Перед тем как выйти во двор, Василий, уже готовый в путь, подумал вдруг, что, в связи с предстоящим назавтра крестоцелованием Тита Мстиславича, не мешает прихватить с собою духовную грамоту деда. Он быстро прошел в свою опочивальню и, подойдя к божнице, открыл кипарисовый ларец. Но последний был пуст.

Не веря глазам, князь сунул в ларец руку, тщательно обшарил все углы, потом поднял его и потряс над полом. Никаких сомнений не оставалось: духовная Мстислава Михайловича исчезла.

— Тишка! — крикнул Василий сдавленным от страшного гнева голосом.

Постельничий, находившийся в соседней горнице, не замедлил появиться перед князем.

— Где грамота, что тут лежала?

— Не ведаю, пресветлый князь, — запинаясь, ответил Тишка, побледневший при одном взгляде на пылающее бешенством лицо Василия. — Еще покойный родитель твой запретил мне к этому ларю касаться. Я никогда и близко до него не подходил.

— Позвать дворецкого!

Через минуту в сопровождении Тишки в опочивальню вошел взволнованный Федор Иванович, которому постельничий по дороге успел сообщить, в чем дело.

— Куда девалась грамота из этого ларца? — грозно спросил Василий.

— Не ведаю, батюшка-князь, — ответил старик. — Я к ней николи не осмелился бы и притронуться.

— Все вы святые! — крикнул Василий. — А грамота сама, что ли, улетела?! Опричь меня, только вы двое сюда вхожи, ваш, стало быть, и ответ! Коли сей же миг не сыщется пропажа, обоим велю головы снять!

— В животах наших ты волен, княже, — с достоинством ответил Федор Иванович. — С детских лет и я, и Тихон служим твоему роду честно, и не чаяли мы дожить до того, что ты худое на нас помыслишь.

— Прости меня, старик, — несколько успокоившись, сказал Василий, — ни на тебя, ни на Тишку я и в мыслях не имел. Лишь о недогляде вашем речь моя была. И грамоту эту надобно сыскать, чего бы то ни стоило. Как мыслишь ты, кто мог совершить такое подлое дело?

— Ума не приложу, княже. Ведь не то что в опочивальню твою, а и в смежные горницы, окромя тебя да Никиты Гаврилыча, почитай, никто не заходит.

— Ну, о Никите Гаврилыче тут и разговору быть не может! Припомните оба, не захаживал ли сюда еще кто?

— А ты, княже, когда в последний раз тую грамоту в руки брал?

— Невдолге после кончины батюшкиной, — немного подумав, ответил Василий, — так, должно, в половине ноября.

— Стало быть, тому уже месяцев восемь, как ее унести могли. А может, ты запамятовал? Не доставал ты ее, часом, в тот день, когда звенигородский князь тебе крест целовал?

В мозгу Василия молнией мелькнуло подозрение на князя Андрея: ведь это он пожелал целовать крест не в крестовой палате, а перед лицом архангела, в опочивальне! Но, вспомнив все обстоятельства дела, Василий тотчас отбросил эту мысль. В опочивальне было тогда много народа, — все вместе вошли, и все вместе вышли, — Андрей Мстиславич один тут не оставался и в тот же час уехал. Да и зачем ему эта грамота, коли он по своей доброй воле крест поцеловал и его, Василия, право признал полностью и при многих свидетелях? Нет, это не он сделал!

— Я в тот день грамоты не вынимал, — ответил Василий, — и была ли она в ларце, не знаю. Может, и прежде ее унесли. Припомните до́бро, не входил ли кто в опочивальню до того или после?

— В светлое Христово Воскресенье отец Аверкий захаживал, святой водой кропить, — подумав, сказал Федор Иванович.

— Ну, это не к делу! А не был ли еще кто?

— Воевода Алтухов, Семен Никитич, однова наведывался, тебя искать. Только в ту пору я сам был в опочивальне.

— Хотя бы и не был, на Алтухова помыслить нельзя. Значит, кто-то еще сюда лазил, и притом в тайности.

— Вспоминается мне, — нерешительно сказал Тишка, — кажись, невдавне до приезда князя Андрея Мстиславича отлучился я как-то по нужде из опочивальни, а когда воротился, в ту самую минуту оттедова боярин Шестак выходил.

— Шестак! — воскликнул Василий. — Что же ты сразу о том не сказал?

— Запамятовал я, всесветлый князь. Только вот сейчас, как стал думать, так и всплыло в памяти.

— А в руках у боярина в ту пору ты ничего не приметил?

— Ничего не было, батюшка, в том крест целовать готов!

— Ты хоть спросил его, что он в моей опочивальне делал?

— Спросил. Ответствовал, что тебя ищет.

— Покличь-ка сюда Никиту Гаврилыча!

Тишка бегом кинулся исполнять приказание и сейчас же возвратился в сопровождении Никиты, который ожидал на крыльце выхода князя.

— Никита, — сказал Василий, — сыщи немедля боярина Шестака и приведи сюда! Да ежели он станет вилять либо упираться, бери его силой!

— Будет исполнено, княже, — ответил Никита и быстро вышел из горницы.

В ожидании Шестака Василий зашагал по опочивальне, снова наливаясь безудержным гневом. Что грамоту украл именно Шестак, у него не было теперь никаких сомнений. Шестак его ненавидел, он старался настроить против него удельных князей, он посылал к ним каких-то таинственных ночных гонцов. Зачем своровал он эту грамоту сейчас, когда Василий уже княжит, — о том надобно подумать… Не для того ли, чтобы потомков его лишить права на княжение? От такой гадины всего можно ждать! «Ну, погоди, козлиная борода, ты у меня еще пожалеешь, что на свет народился!» — подытожил он все эти мысли как раз в тот момент, когда в опочивальню вошел боярин Шестак, довольно невежливо подталкиваемый сзади Никитой.