Михаил Каратеев - Русь и Орда

Шестак, когда к нему явился княжий стремянный и почти силой повел во дворец, в первую минуту порядком струсил. Но по дороге взбодрил себя мыслями о том, что Василий княжит последний день и так или иначе песня его спета. Что именно стало известно князю, боярин не знал, но решил отрицать все начисто и прикинуться оскорбленной невинностью. В соответствии с этим решением, едва переступив порог опочивальни, он обиженным тоном заявил:

— С каких это пор твои слуги, князь, начали карачевских бояр хватать? Такого еще, кажись, не было на Руси!

Василий с яростью взглянул на Шестака. Перед ним, вспыжившись, но с животным страхом в глазах, стоял маленький ничтожный человечек, не по заслугам занимающий в стране самое завидное положение, стяжавший огромные богатства и все же с легким сердцем готовый предать своего государя, залить родную землю кровью и совершить любую подлость. И с таким еще церемониться!

— Не бывало? — со злой усмешкой переспросил он. — А еще не то будет: карачевский боярин повиснет на воротах, ежели не возвратит грамоту, лежавшую вот в этом ларце, и не скажет, зачем он ее оттуда своровал?

— Да ты что, князь? — побледнев, но выдерживая взятый тон, промолвил Шестак. — Какая грамота? Да я после смерти родителя твоего и близко тут не бывал!

— Тишка! — крикнул Василий. — Видал ты нынешней зимой, как боярин из моей опочивальни выходил?

— Видал, пресветлый князь!

— Что теперь скажешь, боярин?

— Скажу, что врет твой холоп либо кем научен! — закричал Шестак. — Может, сам он ту грамоту украл, а на меня валит! А ты по холопскому навету бояр хватаешь и смертию им грозишь! Да за такое поношение чести моей я к самому великому хану…

Шестак не успел кончить: шагнув вперед, Василий схватил его за бороду и затряс так, что голова боярина ходуном пошла в его крепкой руке.

— Молчи, гнида! Это у тебя-то честь?! Да я тебя, допрежь чем повесить, велю с хомутом на шее по всему Карачеву провести! Сказывай, где грамота, собачий сын!

— Богом клянусь, не брал я ее, — прохрипел Шестак, от наглости которого не осталось и следа.

— Врешь, ворюга!

— Крест поцелую, что чист я в этом!

— Тебе ничто и на кресте солгать! Коли не сам украл, говори — кто это сделал? Без тебя тут все одно не обошлось!

В помутившемся от страха мозгу Шестака мелькнула мысль — рассказать все и тем спасти свою шкуру. Но он сейчас же сообразил, что, если Василий не заподозрит главного и поедет в Козельск, он оттуда едва ли вернется. Что бы там ни говорил князь Тит, а уж Андрей Мстиславич и Святослав о том позаботятся! И потому надобно стоять на своем и лишь постараться избежать петли сегодня.

— Смилуйся, Василий Пантелеич, — захныкал он. — За что это ты на верного слугу своего? Спасением души моей клянусь: ничего я о том не ведаю!

— Ишь как запел, иуда! — брезгливо сказал Василий, выпуская боярскую бороду. — Куда вся спесь подевалась! Только не верю я твоим клятвам. Сейчас мне недосуг, а вот ворочусь из Козельска, и мы с тобой еще потолкуем! Коли сам не развяжешь язык, я тебе его развязать сумею! Кликни двух воев, Никита, — добавил он. — В железа боярина и в подвал! Да караулить крепко, чтобы не сбег!

Через минуту в опочивальню вошли два дружинника, одним из которых был Лаврушка. Вот уж не чаял он, что выпадет ему счастье самолично вести в тюрьму грозного боярина, заклятого врага их деревни! Приблизившись к Шестаку и тронув его за плечо, он с усмешкой сказал:

— Ну что ж, пойдем, боярин, в твои новые хоромы! — А когда они очутились в коридоре, добавил: — Да пошевеливайся, рыжий черт, нам с тобою мулындаться неколи!

— Все ли в сборе? — спросил Василий у Никиты, когда увели Шестака.

— Давно тебя во дворе ожидают, князь.

— Ну, значит, немедля в путь! И так немало времени утеряли.

— Василей Пантелеич! — воскликнул Никита. — Неужели и теперь упорствовать будешь и не велишь с нами поболе людей взять?

— А что такое случилось, чтобы я свой наказ менял?

— Как что случилось? Ужели мыслишь ты, что Шестак для себя ту грамоту украл? Ни малого сумнения нет, что у них сообща какая-то измена задумана!

На этот раз Василий почувствовал, что опасения Никиты имеют достаточно оснований. Но когда нервы его бывали взвинчены, как сейчас, он неспособен был действовать осмотрительно и менее, чем когда-либо, желал показаться трусом.

— Глупости все это, — резко сказал он. — А хоть бы и затевали они что, — не боюсь я их! Едем!

— С тремя десятками людей?

— Да!

— Василей Пантелеич…

— Я сказал! — крикнул Василий. — А еще станешь ныть — и этих велю тут оставить! — И, не глядя на сокрушенно умолкнувшего Никиту, он быстрыми шагами вышел из горницы.

Двадцать третьего июля в Козельске все было готово ко встрече карачевского князя. Тит Мстиславич, последние дни находившийся в совсем подавленном настроении, почти ни во что не вмешивался, предоставив действовать своим сыновьям. Впрочем, цепляясь за слабую надежду на мирный исход переговоров, он настрого приказал, чтобы Василий был встречен с подобающим почетом и не мог заметить ничего похожего на расставленную ему западню.

Посоветовавшись с Андреем Мстиславичем, княжичи Святослав и Иван решили сотню пеших воинов, вооруженных копьями и мечами, поставить на княжьем дворе, как бы для торжественной встречи гостя. В момент въезда Василия они должны были построиться двумя рядами от ворот к крыльцу, а потом, во время совещания князей, разойтись, но оставаться тут же, ожидая дальнейших приказаний. На заднем дворе, в конюшнях и овинах, стояла сотня оседланных лошадей, и частью при них, частью в смежных помещениях находилось еще сто воинов, которым настрого было приказано до поры не высовываться наружу. Там же были размещены пятьдесят конных дружинников звенигородского князя, прибывшего накануне в сопровождении небольшой свиты и обоих сыновей.

Никому не было известно, когда именно приедет Василий Пантелеймонович, а потому к десяти часам утра, на всякий случай, все были уже на своих местах. Но проходил час за часом, одетые в доспехи воины изнывали от зноя, а карачевский князь не появлялся.

Наконец, около двух часов дня, с наблюдательной вышки сообщили, что со стороны Карачева показалась группа всадников. Вокруг княжеских хором все пришло в движение, забегали княжичи, расставляя людей и отдавая последние распоряжения. Через несколько минут сотня обливающихся потом воинов, сверкая на солнце начищенными шлемами и остриями копий, вытянулась через двор двумя длинными шеренгами. Едва только, по команде Святослава Титовича, стены этого живого коридора выровнялись и неподвижно застыли на месте, в настежь открытые ворота шагом въехал небольшой отряд карачевского князя.