Павел Загребельный - Роксолана. Страсти в гареме

Но человек сразу забывает опасность, как только оставляет ее позади.

Дьяк Ржевский, увидев неприступные скалы Хортицы, пожелал остановиться там и начать закладку крепости для царя московскокого, потому как лучшего места не найдешь во всей земле. Гасан несколько раз напоминал дьяку, что они должны идти дальше, ибо о крепости речи не было, недвусмысленно напоминали о дальнейшем походе и казацкие атаманы Млинский и Еськович, которые повели своих казаков самовольно, подбодренные и силой Ржевского, и главное же его смелыми намерениями.

— Пока басурманы не пронюхали ничего, надобно на них ударить! — настаивал Мина-Млинский.

Еськович молча крутил ус, но стоял всегда за спиной Млинского, так, будто подпирал его слова силой и молчанием. Наконец дьяк велел плыть дальше.

Что это был за поход!

К Ислам-Кермену подплыли внезапно, татары насилу успели убежать из крепости на левый берег и ускакали к своему хану с отчаянной вестью о невиданной силе на Днепре.

Казаки захватили татарских коней и скот, часть людей дьяка теперь шла верхом вместе с казаками, тем временем струги почти не приставали к берегу, быстро плыли на низ. А казаки с берега напевали:

Под Очаков, где должен был сидеть турецкий санджакбег, подплыли так же неожиданно, как и под Ислам-Кермен. Турецкий ага успел бежать, защитники заперлись в остроге, но Гасан так расставил казаков и московитов, что крепость была взята одним приступом. Взяв много «языков» и доскочив [58] Доскочив — здесь: захватив. изрядное количество имущества, поплыли в обратный путь. Не бежали, плыли как победители, потому что овладели всей рекой до самых ее истоков, и вот здесь их догнали с большим, свыше десяти тысяч, войском санджаки из Очакова и Бендер.

Казаки посоветовали не бежать, а устроить засаду в камышах, которых было здесь будто море, и когда враги подошли, дружно ударили по ним из ружей и пищалей. Стрельба была страшная. Горели камыши, шум, крики, молитвы и проклятья — все это продолжалось целый день, полегло трупом чуть ли не половина турок, остальные начали отступать. И вот тогда Гасана ударило в грудь. Он и не понял, что в него попали, еще смог выстрелить сам и был в силах откликнуться на призыв дьяка Ржевского: «Догоняй, Гасан!» И только после этого опустился на землю и теперь лежал боком у самой днепровской воды, глядя на красное солнце над камышами.

Камыши ломались, трещали все дальше и дальше от него. Две силы расходились в разные стороны, одна с победой, другая разбитая, а он остался посредине, на ничейной земле, сам ничей, не пристав ни к какому берегу. Кровь сочилась из него широкой струей, жизнь отлетала, оставались грусть и сожаление обо всем, чего не сделал или не сумел сделать; особенно жаль было ему ту далекую женщину, которая отчаянно бьется в каменных стенах султанского дворца, стремясь что-то сделать для родной земли, и заламывает руки от бессилия. Никто никогда не узнает ни о ее намерениях, ни о ее душе. Должен был бы он рассказать этим людям о Роксолане, да не успел, не подвернулся случай, все ждал подходящего времени, а это время и не наступило — пришла смерть.

Гасан закрыл глаза и лежал долго-долго. Солнце уже висело над самыми верхушками камышей, тишина окутывала умирающего, будто на том свете, и из этой тишины внезапно родились для Гасана запахи и краски Турции, ее многоголосье, гомон базаров, крики муэдзинов, стройные черноволосые девушки, красная черепица крыш, сады, такие зеленые, что невозможно передать словами, солнечная четкость пейзажей, запах лавра и водянистый дух клевера, табуны коней и заря над ними, золоторогий месяц в высоком небе и белая пыль на дорогах, белая пыль, будто высеялись на землю все небесные звезды.

И он понял, что уже никогда не сможет жить без этой вражеской и вместе с тем родной земли, но знал также, что и возвратиться туда не сможет никогда, потому что умирает.

Кто определяет, где тебе умереть, — Бог или люди?

Ни годов, ни месяцев, ни дней. И так всю жизнь. Лишь первые пятнадцать лет жила Роксолана, а потом словно бы умерла, и время остановилось для нее. Точка отсчета времени заточена в гареме вместе с нею, времена года, недели, месяцы, годы отмечаются только в зависимости от мелких гаремных событий да перемены погоды. Как будто стрела времени, не имея ни направления, ни силы, повисла в пространстве, и для тебя наступила какая-то неподвижная пора, свободная от последовательности движения и от любых перемен. Время остановилось для тебя, оно не дает ни надежд, ни обещаний, оно разветвляется, будто ветвистая молния, над другими и для других, но не для тебя, потому что о тебе оно забыло, пренебрегло твоим существованием и исчезла в нем даже тревожная опасность возвращения всего самого худшего, когда называться оно будет уже не временем, а мистическим персидским словом «црван».

Но как ни неподвижно сидела Роксолана за непробиваемыми стенами Топкапы, каким бы ограничениям ни подвергались ее тело и дух, как ни пытались невидимые силы остановить для нее время, отгородить ее от него, каждое прожитое мгновение приносило осознание неразрывного слияния со всем сущим, ощущение своего начала и своего неизбежного конца, и это придавало сил и отнимало силы. Движение звездных тел, вращение земли, течение рек, шум лесов, клокотание толп, рождение и умирание, гений и ничтожество, благородство и коварство — разве это не время и не сама жизнь?

Сменились короли во Франции, Испании, Англии, Швеции, Дании, Польше, Венгрии. Германия, Швеция, Дания, Швейцария, Англия, Нидерланды поменяли веру. Московский царь завоевал Казанское царство, Бабур захватил прославленный бриллиант Кох-и-Нур и вывез его из Агры. Парацельс начал по-новому лечить людей. Жан Никот привез во Францию зелье, которое люди называли табаком, положив начало медленному своему отравлению. Меркатор сконструировал первый глобус. Леонардо да Винчи изобрел маховик для прядения и мотания шелка. Писарро бесчинствовал в Новом Свете. Одно землетрясение уничтожило Лиссабон, другое — самое ужасное в истории человечества — в китайской провинции Шеньси вызвало гибель 830 тысяч людей. Микеланджело написал фреску «Страшный суд». Коперник опубликовал труд о гелиоцентрической системе. Нострадамус начал свои пророчества о конце света. Мусульмане ждали тысячного года хиджры. Христиане, не дождавшись конца света, который должен был наступить в семитысячном году от сотворения мира, начали изображать своего Бога в восьмигранном нимбе, надеясь просуществовать еще тысячу лет. В Италии звучала музыка Палестрины. Маргарита Наваррская написала «Гептамерон», Елизавета, дочь Генриха от казненной им Анны Болейн, стала английской королевой, в Дании королевой стала Христина, несчастные Нидерланды тоже были отданы под регентство женщины — Маргариты Пармской. Брейгель и Босх пугали своими химерическими видениями, и их картины нравились даже испанскому королю Филиппу. Московский царь Иван обвинил своих бояр в смерти любимой жены Анастасии.