Сергей Катканов - Рыцари былого и грядущего. Том I

— Насчёт руин, конечно, полная дурость, а путаница проистекает оттого, что наши беллетристы не знают: так называемый «Храм» не был какой-то одной постройкой. Это была достаточно обширная территория, окружённая стеной. Вильгельм Тирский пишет: «Вся площадь в длину несколько больше полёта стрелы и столько же в ширину. Четырёхугольная и равносторонняя, она окружена твёрдой стеной незначительной высоты. На восточной же стороне помещается королевский дворец, который обыкновенно зовётся храмом». Часть своего дворца и уступил тамплиерам король Балдуин. Мечеть Аль-Акса тамплиеры получили во владение только в 1131 году, когда королём Иерусалима стал Фульк Анжуйский, раньше служивший вместе с тамплиерами. Только с этого времени они владели всей территорией так называемого «Храма Соломона».

— Там была и знаменитая мечеть Омара?

— Омар не строил эту мечеть. Он обратил в мечеть древнюю базилику в честь Пресвятой Богородицы, построенную в доисламскую эпоху. То что «мечеть Омара» (или мечеть Аль-Акса?) стоит на месте Соломонова Храма — не больше чем легенда. Не только современные беллетристы, но и средневековые хронисты много путаются, рассказывая о том, как «тамплиеры поселились в Храме». (Я тоже изрядно подзапутался, пытаясь разобраться в этом вопросе). Сейчас довольно трудно судить о том, какие именно помещения были предоставлены тамплиерам. У Бернара Клервосского, который пишет о жилище первых храмовников, больше поэзии, чем конкретики: «Храм, в котором они живут вместе, не столь величественный, правда, как древний и знаменитый храм Соломона, но не менее прославленный. Ибо величие Соломонова храма заключалось в бренных вещах, в золоте и серебре, в резном камне и во множестве сортов дерева, но красота храма нынешнего заключена в преданности Господу его членов и их образцовой жизни. Тот вызывал восхищение своими внешними красотами, этот почитается из-за своих добродетелей и святых деяний. Так утверждается святость дома Господня, ибо гладкость мрамора не столь угодна Ему, как праведное поведение, и Он печётся более о чистоте умов, а не о позолоте стен. Они приносят жертвы с постоянным благочестием, но не скот, по примеру древних, а мирные жертвы братской любви, добровольной бедности».

— Ты знаешь, Дмитрий, мне кажется, что в этой поэтической картине Бернара правды больше, чем в самом точном архитектурном плане. Возвышенный христианский романтизм — это, видимо, и есть правда первых тамплиеров.

— Согласен. Мудрецам века сего эта правда недоступна, они чувствуют, что в истории Ордена нечто от них ускользает и начинают городить огород из убогих тайн, секретов и загадок. А самому-то мне доступна ли духовная правда рождения Ордена храма? Понял ли я то состояние рыцарских душ, из которого родился Орден? Не знаю. Прочитай, что у меня получилось.

Гуго любил лежать на спине и смотреть в небо. В эти минуты он чувствовал себя частицей великого и бескрайнего простора, его душа словно растворялась в вечности, оказывалась на пороге Царствия Небесного, которое Господь обещал всем своим верным слугам. Земной мир с его несовершенствами исчезал, начинал казаться несущественным и каким-то даже нереальным. Гуго охватывало сладостное предвкушение, когда он представлял себе, как его душа, освободившись от тела, устремиться в этот бескрайний простор на встречу с Богом.

Гуго с детства мечтал о Царствии Небесном, как иные мальчишки мечтают о победах над драконами или о прекрасных принцессах. Он очень любил поговорить об этом со своим духовником, отцом Гвибертом из Труа, который частенько навещал их замок Пейн. Однажды Гуго сказал отцу Гвиберту: «Поскорей бы умереть да увидеть, как там всё устроено у нашего Небесного Отца в его райских обителях». Священник вздрогнул и долго, не отрываясь, смотрел в глаза своему десятилетнему воспитаннику. Карие глаза Гуго были совершенно чисты. В них не было и намёка на мрачную и разрушительную склонность ко всему, что дышит смертью. В глазах Гуго искрилась жизнь. Они были радостными, как будто созданными для возвышенных созерцаний. Глаза самого отца Гвиберта, стареющего, битого жизнью священника, постепенно смягчились и как будто начали отражать детскую чистоту глаз мальчишки. С улыбкой, почему-то немного виноватой, он сказал:

— Ты хочешь быть рядом с Господом Иисусом Христом? А можешь ли ты пить чашу, которую пил наш Господь?

— Я готов хоть сейчас, — запальчиво воскликнул Гуго. Но, подумав немного, решил на всякий случай уточнить, — А что это за чаша?

— Это, Гуго, чаша страдания, — отец Гвиберт улыбался всё более виновато.

Но Гуго, казалось, нисколько не был разочарован или удручён такой постановкой вопроса:

— Да, конечно, я готов к этому. Я могу, например, держать руку над горящей свечёй. Я вытерплю боль. Я не закричу. Этого достаточно?

— Не знаю, — сказал отец Гвиберт с пронзительной тихой грустью. — Но, боюсь, что недостаточно.

— Так скажите мне, святой отец, что я должен делать, и я немедленно приступлю.

— Не знаю, Гуго, не знаю. У каждого своя чаша.

— Может быть, я должен стать монахом и истязать свою плоть?

— Может быть. Но не обязательно. Ты можешь стать рыцарем и в этом благородном звании всё же испить свою чашу. Каждый христианин должен сам выбирать свой путь ко Христу.

— Каков же мой путь? Неужели вы ничего мне не посоветуете?

— У меня есть для тебя совет, который я могу дать любому из своих духовных чад. Надо подражать Христу, его божественным свойствам. Надо стремиться к тому, чтобы уподобиться Господу нашему. Тот путь для тебя хорош, на котором ты сможешь подражать Христу. Молись, Гуго, и Господь укажет тебе путь. А до тех пор старайся быть добрым мальчиком. Старайся всем помогать, всех поддерживать, кого сможешь — защищать. Это тоже подражание Христу.

— Но защищать людей — это слишком легко и не сложно. Тут нет никакого страдания.

— Как знать, Гуго, как знать., — отец Гвиберт, казалось, был готов расплакаться.

После этого разговора со священником радостные мечты о Царствии Небесном отошли на второй план, уступив место постоянным напряжённым размышлениям — как узнать, какой путь укажет ему Господь? Где его чаша? Может, стоит в каком-нибудь шкафу, пылится, а рядом кувшин со страшным и мучительным напитком. И шкаф этот — в далёком замке, в неведомых землях. Попробуй-ка отыскать в огромном мире одну-единственную чашу, попробуй найти путь, который к ней ведёт. Вот как не просто, оказывается, попасть в Царствие Небесное. Может, у него и не получится, и он никогда не увидит прекрасных небесных обителей. Эта мысль заставляла его душу сжиматься от боли. Гуго часто до сбитых коленей молился в маленьком храме замка о том, чтобы Господь и Его Пречистая Матерь указали ему путь. Так прошёл год. Наконец — свершилось.