Наталия Вико - Дичь для товарищей по охоте

На фабрику были вызваны казаки, драгуны и жандармы…

20 февраля — многотысячный митинг закончился жестоким разгоном…

В руках у рабочих появилось оружие, а среди них вооруженные боевики…

А потом случился расстрел…

«Морозов считает себя революционером, а на его фабрике — военный произвол и расстрелы невинных людей», — гневно обрушился на него в газетах Горький…

Свой день рождения в этом году Савва не праздновал…

…«Алексей тчк Прочитал в газете ты введен в заблуждение удивлен почему не отвечаешь тчк Савва».

…«Господин Горький тчк вышло недопонимание тчк ответьте Морозов».

… «Мария Федоровна тчк Пребывая недоумении поводу вашего молчания прошу принять внимание был против ввода войск не принимаю нападок г-на Горького прессе мой адрес тчк не мешало прежде связаться со своим другом коим до недавнего времени являлся смею надеяться являюсь тчк Морозов»…

— Видал? — мать протянула Савве листок. — Не угомонятся никак бесы! — быстро перекрестилась она. — Прочти-ка, голубчик!

Савва скользнул глазами по заголовку:

«Обращение Московского комитета РСДРП к Орехово-Зуевским рабочим».

Болезненно поморщился.

«Стачка кончилась. Наши требования не исполнены. Но мы не побеждены. Да и нет силы, способной сокрушить силу сплоченности и сознательности пролетариата. На насилие можно отвечать только силой. Вступайте же в ряды борющегося пролетариата под знаменем социал-демократии. Вооружайтесь и учитесь обращаться с оружием, чтобы восстать и вступить в последний, решительный бой с царским правительством».

Вернул листок матери и устало опустился на диван.

— Вчера рабочие сняли свои требования.

— А ты как думал? — удовлетворенно усмехнулась та. — Хотел уговорами да заигрываниями любовь народную снискать? Вспомни теперь слова мои про острастку, на которой русский мужик вырос. Без острастки народ в вольницу превращается! Так-то вот!

Савва, понурившись, молча крутил в пальцах спичечный коробок.

«Что-то в последнее время у меня все не ладится, из рук ускользает, — думал он. — Будто сглазили. Впору на спиритический сеанс идти, магический шар крутить, — усмехнулся собственным мыслям. — С чего же все началось? Не с Красина ли? Ну, так он сейчас за границей. Прямо перед стачкой попросил немедленно оформить ему командировку, потому что здесь оставаться далее для него небезопасно. А я еще посмеялся, мол, взбаламутил рабочих, а теперь — в кусты, а я — расхлебывай кашу? И почему Маша говорит, что он человек порядочный? А потом гневное письмо Алеши в газетах по поводу жестокого подавления забастовки на Никольской мануфактуре… И на телеграммы так и не ответил…»

— Да что с тобой? Ты будто не в себе? — спросила Мария Федоровна, встревожено оглядывая сына.

Савва молча посмотрел на мать.

— Устал ты, Савва, — в голосе Марии Федоровны послышались властные нотки. — Вот что я скажу. Не по силам тебе нынче директорствовать. Бери Зину свою, детей, и отдыхай, сил набирайся. Не забывай, у нас в роду у всех нервы… [37]

Савва встрепенулся:

— Матушка? Что такое вы говорите? Я был и останусь при деле, и не мыслю…

— Мыслишь, не мыслишь, — строго посмотрела она на сына, — от дел тебя никто не отстраняет. Замены тебе не вижу, иначе, может, и заменила бы, чтоб уму-разуму научить. Отдохни. На месяц-другой… приказываю — отойди от работы. Там, глядишь, все образуется… — Мария Федоровна поднялась с места, показывая, что разговор окончен. — А упрямствовать будешь, не обессудь. Больше в твои революции играть не позволю. Под опеку возьмем. Не трудно будет — все на тебя, как на полоумного смотрят. Сумасшедшим и объявим — никто не удивится…

— Простите, барыня, — на пороге комнаты появилась прислуга. — Опять тот человек к Савве Тимофеевичу просится, что давеча не пустили. Вы приказали вам говорить прежде, чем Савву Тимофеевича беспокоить.

— Опять этот Николай Николаевич! — поднялась нахмурившаяся Зинаида.

В прихожей у двери она увидела одетого в длинное пальто мужчину, который с любопытством оглядывался по сторонам. Сойдя вниз по ступеням, Зинаида смерила гостя с головы до ног надменным взглядом.

— Что вам угодно, сударь? Кажется мне, вас вчера уже просили не тревожить Савву Тимофеевича, который нездоров, и никого видеть не желает.

— Вы передайте только, что я по важному делу от господина Красина. Он поймет, — хрипловатым простуженным голосом попросил гость. — Очень срочное дело!

— Он поймет. Ах, ты, господи, какая великая тайна! — с трудом заставила себя говорить вежливо. — А то никто ничего не понимает Можете своему Красину передать, Савва Тимофеевич деньгами лишними не располагает. Кончились деньги на ваши дела! И потом…

— Добрый день, любезнейший Чем обязан? — услышала за спиной глухой, надтреснутый голос Саввы.

— Господин Морозов, позвольте вас приветствовать! — гость оскалился в улыбке, не скрывая радости, что может больше не общаться с вредной барыней.

Савва кивнул.

— По какому делу прибыли? — он вдруг подался вперед. — Вы, часом, не от Горького?

— Нет, — растерянно ответил гость. — От господина Красина…

Савва поморщился.

— «Никитича», — многозначительно уточнил мужчина.

— Савва — вмешалась в разговор Зинаида Григорьевна. — Ты же слышал, что я ответила этому… человеку.

— Слышал! На слух пока не жалуюсь. Дай-ка нам поговорить, Зина!

Зинаида Григорьевна, неодобрительно посмотрев на мужа, направилась по лестнице на второй этаж.

— Так что, Савва Тимофеевич, письмо возьмите! — протянул гость конверт. — Со вчерашнего дня ношу.

Савва вскрыл конверт:

«Уважаемый Савва Тимофеевич! Рад приветствовать Вас. То, что я хотел бы высказать сам, сделает за меня податель сей записки. Это — близкий нам человек.

Примите самые добрые пожелания! Красин».

— Та-ак, слушаю вас, «податель записки».

— Савва Тимофеевич! Леонид Борисович просил передать, что ему необходимо встретиться с вами, но в Москву он пока приехать, по понятным причинам, не может.

Савва усмехнулся.

— Говорят, вы собираетесь во Францию?

— Возможно, — ответил Савва уклончиво. — Здоровье надо поправить.

— Не могли бы вы уточнить, где и когда в Европе вам удобнее будет встретиться с Красиным?

— Передайте господину бывшему главному инженеру — встречаться с ним по интересующему его вопросу больше не намерен. Он поймет.

— Так когда и где? — настойчиво повторил гость, будто не услышал слов Морозова. — Что «Никитичу» передать?

— Я… голубчик, по два раза повторять не приучен-с! Передайте, что слышали, а коли не слышали ничего, так ничего и не передавайте, — раздраженно сказал Савва, направляясь к лестнице.