Бенджамин Дизраэли - Алрой

Знамя мидян и персов.

Два слона, на спинах их покоются роскошные паланкины, внутри которых сидят наместник и его невеста.

Подношение Алрою от Авнера — дюжина слонов, укрытых дорогими вышитыми попонами, каждого слона сопровождает вооруженный до зубов индийский воин.

Подношение Ширин от Мирьям — полсотни саженцев со знаменитых своими розами берегов реки Рокнабад, кашемировая шаль длиною полсотни футов, столь тонкая, что свернутая, помещается в рукоятку веера, легчайшая ширма из перьев огромной белой птицы рух, и, наконец, хрустальный сосуд, наполненный бальзамом божественного аромата и укупоренный пробкой с драгоценным камнем-талисманом.

Следом марширует доблестная гвардия евнухов.

Триста карликов ужасного вида, но нет в мире музыкантов лучше них.

Сто коней редкой красоты со звездами во лбу, уздечки усеяны самоцветами, родословные восходят к конюшням царя Соломона.

Приближенные Алроя и Ширин, во главе их господин Хонайн гарцует на гнедом скакуне. Одеяние наездника розового цвета, розовый же тюрбан украшен переливающимся всеми красками брильянтовым эгретом.

Двести юных пажей, за ними две тысячи разодетых слуг, мужчины и женщины, у кого шкатулка в руках, у кого ваза, у кого венок. Главный казначей с чиновниками держат над головой золотые драхмы.

Азриэль самолично несет скипетр Соломона.

Апофеоз великого шествия. Карета грандиозных размеров, голубая эмаль на стенках и крыше, золотые колеса, три четверки белоснежных лошадей впряжены в нее. В карете восседают Алрой и Ширин, герои торжества.

Тысяча Стражей короны заключают процессию.

Под восторженные крики толпы карета проследовала к центру круга. Завоеватель мира и его суженая поднялись по ступеням на возвышение, уселись на свой трон. На престоле справа разместился почтенный Бостинай. На престоле слева расположились наместник и его невеста. Придворные заполнили ближние павильоны.

Депутации преподнесли дары, их главы заверили царственную чету в безусловной верноподданной любви своей. Горожане стройно и живописно прошествовали мимо трона, ликуя, поздравляя, благословляя. Трижды прогремели трубы, и начались игры.

Тысяча всадников ворвались на всем скаку на арену. В воздухе засверкали мишени, на малых птиц похожие. Один за другим состязающиеся бойцы мечут копья, поразившему цель положен приз. Под звуки фанфар сама принцесса Ширин вручает герою награду — кому кинжал, кому четки, кому платок. Иной победитель получает подарок из рук Мирьям, а другой — от воеводы или главы депутации. Часы летят незаметно, игры в разгаре, всеобщее довольство.

«Ах, как я бы хотел сейчас остаться наедине с тобой!» — сказал Алрой невесте.

«И я тоже! Хоть так приятно видеть всю Азию у ног Алроя!»

«Скорей бы день окончился! Дай мне руку, сожму ее в своей.»

«Тише! Глянь-ка, Мирьям улыбается.»

«Любишь ли ты мою сестру, дорогая Ширин?»

«Я люблю только тебя!»

«Не будем говорить о ней, только о нас с тобой. Любимая, зайдет ли сегодня солнце, наконец?»

«Я не вижу солнце, чудесные твои глаза ослепляют меня, любимый.»

«Душа моя, страсть рвется из груди!»

«Как ты горяч!»

«Такова любовь!»

«А я от любви схожу с ума. Мне чудится, вот-вот у нас с тобой вырастут крылья, и мы улетим неведомо куда!»

«Дорогая, я должен вручить приз вон тому воину. Оторваться от тебя нелегко. Ну вот и все. Скорее дай снова руку, иначе я умру! О, что это?»

Неизвестный всадник в непраздничном, покрытом дорожной пылью одеянии прорвался в центр круга. Караульным, пытавшимся остановить его, он, запыхавшись, заявил, что привез известие лично для царя. К копью его был прикреплен свиток. В толпе разнесся слух о вести с поля боя. Слух подтвердился. Еще одна победа! Шерира принудил султана Рума просить пощады и мира. По правде говоря, вестник прибыл на рассвете, но хитроумный Хонайн задержал его на несколько часов, и донесенье с поля боя стало патетическим финалом праздника.

Счастливая прибавка к торжеству заставила расщедриться казначея, и в толпу полетели золотые драхмы — для народа. Радость кстати пришедшейся победы почти уничтожила скепсис в сердцах колеблющихся и почти убедила обе стороны, что брак сей угоден Господу, как бы ни называли его, Иегова или Аллах.

Солнце село, торжество подошло к концу. Гости и хозяева с неизменной помпезностью вернулись каждый в свои апартаменты. Вспыхнул свет на сигнальной башне и возвестил империи о новом событии: Алрой и Ширин уединились в брачных покоях. И словно по волшебству, одновременно и не сговариваясь, тысячи факелов, фонарей и ламп ответили огню на башне. Река, минареты, дома, павильоны засияли светильниками всех цветов. Костры взвились к небесам. От горизонта до горизонта озарена долина Тигра. Огонь и свет несут счастье владыки к сердцам подданных его.

Семь дней и ночей пировал и веселился народ на свадьбе иудейского царя и дочери халифа. Поколения уходили и поколения приходили. Старые передавали молодым рассказ о великом событии прошлого. Волны Тигра сохранили память на века.

Как велик, как удачлив Давид Алрой! Владыка империи и обладатель первой в мире красавицы, окружен благоденствующими подданными и сберегаем непобедимой армией, путь земной его — цепь успехов, Небо — его покровитель. Своею собственной силой завоевал судьбы наперсник все мыслимые блага мира.

Полночь. Свирепствует буря. Гром, и ветра вой. Молнии угловатыми пальцами пронзают небо, выхватывают из тьмы широкую грудь Тигра, высокими волнами шумно дышащую.

Джабастер с балкона своего дома наблюдает неистовство природы. Лицо его полно скорбного достоинства, мрачно, встревожено.

«Его бы сейчас сюда!» — воскликнул Первосвященник. «Хотя зачем? Он — кладезь дурных вестей. Да разве лучше без него? Не знаю, чего хочу. Багдад свинцовой давит тяжестью. Дух мой сломлен, темен. Нам не дано до конца быть такими, как мы есть.»

«В крови у монархов тяга к недостойным. В сей бурный час Алрой пирует, потаскунью славит красноречивыми тостами. Где тайная рука, чтоб на стене во время пира начертать предвещающие гибель грозные слова? Они ему нужны, он ослеплен, они его спасут. Я б плакал, если б мог. Грубая кожа щек моих не знает борозд от соли слез. Муки, боль и горе. Так молод он, так победителен, так Господу угоден! Отмеченный предназначеньм эпохальным, уподобился он Валтасару мерзкому!»

«Для того ли он отдал годы нежной юности уединенному учению, глубоким размышлениям, познанию священной мистической науки? Для того ли был ему голос из святая святых, что к духу его вящему взывал? Для того ли он одолел горячую пустыню и бесстрашно вступил в гробницы предков? Для того, чтоб все позабыть и бражничать с развратницей? Неужто таков конец великой миссии?»