Альберт-Эмиль Брахфогель - Людовик XIV, или Комедия жизни

— Принцесса! — как-то беззвучно выговорил Людовик, хватаясь за голову. — Принцесса, вы впали в роковую ошибку! Что навело вас на мысль, будто испанская интрига опутала меня?

Анна протянула ему пакет.

— Прочтите, что пишет мать будущего короля Франции, мать вашего сына, — прочтите, что пишет она герцогу Лотарингскому. Она побудила Карла Второго к измене, она призвала на вас Германию, она же бросила вас в объятия Монтеспан, послала эндорскую волшебницу опутать Саула, и он попал в сети! С тех пор, как набожная вдова Скаррон руководит вашей политикой, государь, я не нужна более! Испания и Габсбург могли принудить вас остановиться, но я опередила их, и если мир и будет заключен к стыду Франции, то я заключу его!

— Я обманут, постыдно обманут, но вы, принцесса, оскорблены тем, что из любви к политике я привлек на свою сторону одну личность из враждебной партии. Но мы исправили ошибку: Монтеспан удалена. Лавальер возвращается.

— Государь, не заставляйте этих господ подумать, будто к сделанному шагу меня побудила ревность. Вы сами знаете, насколько в этом правды. Я слишком горжусь быть женой кведенардского героя, чтобы хоть на минуту допустить подобное подозрение! Я прошу у вашего величества, как милости, возвратить ко двору эту бедную Монтеспан, я сама готова отправиться за нею! Славы, славы для вас, сир, добивалась я — я хотела неразрывно соединить мое и ваше имя с славнейшими страницами французской истории! Но теперь Франция должна смириться. Пусть же слава ее победителя достанется не Испании и иезуитам, а Англии. Я англичанка, миссия моя во Франции кончилась. Ты этого хотел, Данден!

Почтительно поклонившись королю, герцогиня Анна взяла за руку Филиппа. И Орлеаны оставили Версаль.

— Анна, вы достойны поклонения! — шепнул, выходя, Филипп. — Час этот заставил меня забыть все наше прошлое!

Министры, присутствовавшие на аудиенции Орлеанов, дали торжественную клятву сильно потрясенному, уничтоженному королю, побежденному победителю, молчать обо всем, происшедшем в его кабинете. Но, к удивлению, насмешливая фраза принцессы, брошенная королю при прощании, разнеслась в обществе. Ты этого хотел, Данден!

Король попал в тиски. Европа грозно требовала мира, указывая на занятие Франш-Конте и на вторжение в Лотарингию как на беззаконное нарушение перемирия, а дерзкие голландцы осмелились даже послать в Нидерланды шестнадцать тысяч человек под предводительством злейшего врага Бурбонов де Лорена.

Глубока была рана, нанесенная союзом самолюбию Людовика, но еще глубже и невыносимее были те душевные страдания, которые испытывал король при мысли, что Анна Орлеанская, женщина, которую он любил больше всего на свете, способствовала этому удару. Она покинула его в минуту крайней опасности, стала против него с той минуты, как он приблизил к себе Монтеспан, с того самого рокового часа, как он поверил эндорской волшебнице, этой Скаррон, которой сам же, точно в награду за все причиненное ею зло, дал дворянское имя де Ментенон.

Как выпутаться из этих противоречий, как заключить мир с честью и славой? А заключить его он должен, если не хочет погибнуть. Только она одна, виновница его унижения, только Анна Орлеанская могла разрубить этот гордиев узел. Он чувствовал, что должен был восстать против нее, ненавидел ее — и любил… любил страстно!

Людовик видел, что принцесса не сделает ни шагу, ничего не станет и слушать, пока не будет уничтожена испанско-габсбургская партия. Чтобы положить наконец предел интригам своей супруги, Людовик решил лично в присутствии маршалов Сервиена де Сен-Роша и Кольбера допросить арестованных в Нанси д’Эфиа и графиню Марсан. Он отправился в Бастилию, приказав своему поверенному Фейльаду ехать к герцогине Орлеанской и замолвить ей словечко за ее царственного друга.

Бастилия, серая шестибашенная крепость Парижа, возвышалась у Сен-Антуанских ворот. В ее-то стенах заключена была теперь старая, беспокойная интриганка, бывший друг Нинон Ланкло.

Смелые замыслы, так долго лелеянные графиней Сен-Марсан относительно Лорена, который был для нее дороже всего на свете, разлетелись прахом, и впереди у нее был один только шаг — из темницы в могилу. Она знала, что Людовик XIV будет неумолим, а та сила, на которую она могла надеяться, тот орден, которого она была членом и орудием и для которого не было ничего невозможного на свете, отступился от нее тотчас после ареста в Нанси.

Ни мадам Ментенон, ни патер Лашез не думали о ее спасении, хотя они-то именно и поддерживали постоянно все ее политические бредни. Лорен, из-за которого она столько страдала, в слепой любви к которому она пожертвовала не только собственным личным счастьем, но и счастьем всей своей семьи, — Лорен пал жертвой хитрой Анны Орлеанской. Слабый свет, проникая сквозь узкое решетчатое окно, падал на бледное, морщинистое лицо старой графини. Она сидела, опустив на руки свою седую голову, и по временам задумчиво покачивала ею… Картины прожитой жизни, смешиваясь с мыслями о скором конце, вставали и замирали в ее измученной душе. Она была раскована, так как сама мысль о бегстве казалась невозможной в этих стенах, но долгий, утомительный зимний путь, грубое обращение во время дороги сломили и здоровье и энергию старухи. С разбитыми надеждами, во власти своих врагов, она чувствовала теперь только одно непреодолимое желание: поскорее рассчитаться с жизнью.

— Он идет! Он должен прийти! Он непременно придет! — шептала она, прислушиваясь к малейшему шуму у дверей своей полутемной каморки. Вот скрипнула дверь, отворилась, и тот, кого ждала она изо дня в день, остановился перед нею. С ним были его министры и комендант Бастилии. Лицо Людовика было очень мрачно, оно показывало несчастной, что нечего и думать о помиловании.

— Графиня, — начал Людовик, — мы с вами старые закоренелые враги. Вы сами понимаете, что никакие доводы не могут служить вашему оправданию, но вы можете смягчить ожидающую вас участь полным признанием всех козней, всех тех изменнических замыслов, которые вы и ваши друзья вели против нас долгие годы.

Ненависть сверкнула в глазах старухи, она злобно усмехнулась.

— Кто же это сказал вашему величеству, будто я жду оправдания и помилования?! Счеты наши покончены. Если бы я победила — я раздавила бы вас, жестоко отомстила бы за Гастона Орлеанского! Вы оказались сильнее, — ну поступайте со мной точно таким же образом!

— Несомненно, что так именно и следовало бы поступить, но я великодушнее вас. Вы сами сознаете, что достойны смертной казни, но верноподданническая просьба вашего сына Эдгара, единственного члена вашей фамилии, не запятнанного изменой, остановила это решение. Мы обещали ему пощадить вашу жизнь с условием полнейшего чистосердечного признания с вашей стороны. Но если вы вздумаете молчать, то не только погибнете сами, но погубите и опозорите вашего единственного сына. Выбирайте!