Н. Северин - Авантюристы

Кучер, подобрав вожжи, стегнул лошадей, и те дружною рысью побежали под густыми сводами к белевшему вдали открытому пространству.

Вдруг раздался повелительный возглас:

— Стой!

Лошади, как вкопанные, остановились, и сидевшие на империале увидали Клавьера, бегущего со всех ног куда-то в сторону от просеки с криком:

— Бегите! Ловите вора!

Он выскочил из кабриолета раньше, чем лошади успели остановиться, и Углов, ни секунды не колеблясь, сбросил плащ и последовал за ним.

Между тем пассажиры внутри кареты проснулись, и также с криками вышли из экипажа. Все говорили зараз, прерывая друг друга. Кондуктор обращался то к одному, то к другому с расспросами о случившемся и только тогда понял в чем дело, когда фермерша закричала, что негодяй все похитил у нее: ящик с драгоценностями, который она имела глупость показывать ему, кошелек с деньгами…

— Все, все! — повторяла она со слезами. — В чем же я теперь покажусь на свадьбе! Нас примут за бедняков! Он мне даже золотого крестика не оставил!

Дело было ясно: пользуясь тем, что все спали, вор обобрал своих спутниц, выпрыгнул из кареты и пустился бежать. Он не побрезговал даже крестиком молодой женщины, порученной его попечению! Недаром говорится, что доброму вору все впору! Не заметь его Клавьер, он был бы теперь уже далеко, а ограбленные узнали бы о своем несчастье только на постоялом дворе.

— Однако там, должно быть, идет жаркое дело! — заметил кондуктор, прислушиваясь к борьбе, происходившей в нескольких шагах от дилижанса, в глубокой чаще леса.

Оттуда раздавались угрозы и проклятья, треск ломавшихся под напором тел сучьев и возгласы торжества и отчаяния.

Наступившая темнота усиливала общий страх. Как стадо баранов, застигнутое грозою, сбились пассажиры и пассажирки в тесную кучу, прижимаясь друг у другу. Кондуктора, который начал высекать огонь из кремня, чтобы засветить фонарь, все обступили, умоляя его не покидать женщин.

И вдруг среди суматохи кто-то вспомнил про мадемуазель Клавьер.

— Где она? Что с нею? Лишилась верно чувств, бедняжка?

Кондуктор вырвался из рук вцепившихся в него женщин и бросился к кабриолету. Но в нем никого не оказалось. Никем за суматохой не замеченная, Клавьер побежала за братом.

Первое, что увидел Углов, когда прибежал на крик юноши, была стройная фигура девушки, остановившаяся в пяти-шести шагах от дравшихся; она стояла неподвижно, с судорожно стиснутыми руками, ее лицо было смертельно бледно, побелевшие губы шептали молитву, но глаза горели решимостью, и, глядя на нее, можно было понять, что она скорее сама бросится в бой, чем сделает малейшее усилие, чтобы прекратить его.

Углов подоспел вовремя: как ни храбро действовал шпагой безусый юноша, он начинал изнемогать в непосильной борьбе с разбойником, оборонявшимся ножом с ловкостью профессионального убийцы. Сестра его с возрастающим ужасом видела, что брат шатается и наносит неверные удары одной рукой, в то время как другая висит, как плеть. Она видела острый нож, уже занесенный над головою брата, и, кажется, безоружная кинулась бы в бой, если бы Углов не нанес злодею удара кинжалом в шею так, что тот с громким воплем повалился на землю.

— Сейчас испустит дух! Остается только обыскать его и вернуть ограбленным добычу, — сказал Углов. — Но пусть уж этим займутся наши спутники, — прибавил он, оборачиваясь к юноше, который истекал кровью и держался еще на ногах только благодаря напряжению воли.

— Вы мне спасли жизнь, сударь, — произнес он ослабевшим голосом.

— Вы спасли ему жизнь, — как эхо, повторила девушка.

Углов поднял голову и при мерцающем свете звезд увидел бледное молодое лица, с влажными глазами, смотревшими на него с такою нежностью, что он смутился.

— Сударыня, каждый сделал бы то же самое на моем месте. Не думайте обо мне и займемся им. Он ранен, надо донести его до кареты, и, чем скорее, тем лучше…

Тем временем раненый совсем лишился чувств, и Углов посоветовал своей спутнице бежать к дилижансу за помощью, а сам, взяв юношу, как ребенка, на руки, тихо побрел со своей ношей за нею. Слыша, как она бежала, продираясь сквозь чащу, и как потом стала звать на помощь, Владимир Борисович думал про себя:

«Как ошибался я в этих людях, принимая их по наружности за известных эгоистов, способных только наряжаться и чваниться знатностью своего происхождения перед простолюдинами!»

Клавьер добежала до дилижанса и возвращалась не одна. Впереди, рядом с нею, шел кондуктор с фонарем, за ними — остальные пассажиры, за исключением монаха и фермера, оставшихся сторожить экипаж с лошадьми.

Когда шествие приблизилось к Углову, кондуктор, увидев его окровавленную ношу, поспешил передать фонарь одной из женщин и принял раненого, Углов же побежал к карете, чтобы приготовить место, на которое можно было бы уложить его покойнее. В этом ему с радостью помогли фермер с монахом, и когда раненого принесли, то уложили его на скамейку внутри кареты. Сестра села возле него; кондуктор пригласил монаха прочитать молитву над умершим разбойником, а фермера — помочь женщинам обыскать его. Ему по-видимому хотелось последовать за ними, но он не осмеливался сделать это без разрешения Углова, к которому все теперь чувствовали уважение. Владимир Борисович догадался, что кондуктору хочется поживиться чем-нибудь из наследства злодея, и с улыбкой предложил ему сопровождать своих пассажиров.

— Дайте нам только воды и ступайте с ними; там без вас, того и гляди, выйдет беспорядок.

— Хорошо, сударь! Если вы приказываете, я не могу не повиноваться, — поспешил ответить кондуктор, подавая Углову фляжку с вином и другую с водой. — Дайте раненому глотнуть вина, мигом очнется. Испытанное средство, сударь!

— Ну, идите, идите скорее, да не мешкайте там, чем скорее мы пустимся в путь, тем будет лучше, скомандовал Углов.

Действительно, раненый скоро пришел в сознание. С помощью Клавьер Владимир Борисович сделал новую перевязку, более искусную, чем та, которая была сделана впопыхах. Затем, пожелав им обоим скорее успокоиться, он удалился к лошадям, чтобы собраться с мыслями и сообразить, что ему делать.

Прежде всего надо было найти плащ, с которым так настойчиво пастор Даниэль советовал ему не расставаться и который он сбросил с себя, соскакивая с империала, чтобы бежать на помощь Клавьеру. Письмо цесаревны было у него на груди, но и то, что осталось в потайном кармане, было ему очень дорого и нужно: паспорт, деньги, рекомендательное письмо к графу де Бодуару, записочка Фаины — все это составляло теперь его единственное богатство, лишиться которого ему было бы более, чем неприятно. Он бросился искать плащ и, найдя его на том месте, где оставил его, вернулся к дилижансу. Все явственнее и явственнее стали раздаваться шаги и голоса возвращавшихся с обыска, замелькал между деревьями свет фонаря. Через несколько минут Владимир Борисович уже сидел на империале рядом с кондуктором и фермером. Остальные пассажиры расселись как попало в карету, и тяжелая колымага снова пустилась в путь.