Н. Северин - Авантюристы

— Успокойтесь, он с нами не расстанется, не дав нам этого обещания. Ведь я права? — прибавила она. — Вы не забудете, что мы живем в улице де Курсель, отель де Клавьер? Не правда ли?

— Не забуду, — ответил расчувствовавшийся Владимир Борисович.

— Наконец-то! Дай ему руку, Бланш! Простись с ним, как с другом! — воскликнул обрадованный юноша.

Девушка краснея исполнила приказание брата, а Углов прикоснулся губами к протянутой ему с улыбкой руке и затем, обняв юношу, поспешно вышел из комнаты.

На дворе он нашел всех своих спутников на местах, ждали только его, чтобы пуститься в путь, и, едва успел он вскочить в империал, как карета выехала из ворот.

— Мосье, — сказал ему с лукавой усмешкой кондуктор, перед тем как свернуть за угол дома, — взгляните-ка на среднее окно, там, кажется, кто-то желает еще раз проститься с вами.

Углов оглянулся и увидел мадемуазель Клавьер, махавшую белым платком — без сомнения ему. Он поспешил снять шляпу и не успел снова надеть ее, как карета въехала в узкий переулок, и милое видение исчезло у него из глаз.

На третий день после разлуки с Клавьерами Углов доехал наконец до Парижа…

Задолго до въезда в этот город его начали поражать оживление и многолюдство сел и городов, попадавшихся на пути. На каждом шагу встречались толпы народа — пешком, в тележках и в богатых экипажах, стремившихся со всех концов в столицу Франции.

В гостиницах, которыми была усеяна большая дорога, трудно было протолкаться, а найти ночлег еще труднее. Между тем погода испортилась, и в последний перед приездом в Париж постоялый двор, у которого остановились, чтобы переночевать, был до такой степени переполнен, что с трудом отыскались чулан для женщин и угол в каморке работника — для фермера. Углов с монахом рады были приютиться от дождя под навесом, куда поставили дилижанс, кондуктор же провел ночь с лошадьми на конюшне.

— По какому случаю такой большой съезд в столицу? — спросил Углов у своего спутника, укладываясь с ним на свежем сене.

— Никакого особенного съезда нет, под Парижем всегда так, — ответил монах. — Впрочем, сравнительно с окрестностями, Париж вам покажется довольно-таки пустоватым… Как всегда летом, двор в Версале, а за двором с ранней весны потянулось все; что знатно и богато. Кроме мелкоты, вы никого не застанете теперь в городе.

«Вот и хорошо, что у меня рекомендации не к одним графам, а также и к книгопродавцу Потанто», — подумал Углов и, вспомнив про письмо Фаины, спросил:

— А как добраться до Версаля и отыскать там нужного человека? Должно быть, это дело нелегкое?

— Смотря по тому, кто этот человек? — с живостью ответил монах.

— Он состоит в звании секретаря при графе, — сорвалось у Углова, с языка.

— В Версале маркизов, графов, герцогов и принцев такое множенство, что не только их секретарей и камердинеров, но и самих этих господ не всегда бывает легко отыскать. Но я там многих знаю, и если вы мне скажете имя того человека, который вам нужен, я, может быть, помогу отыскать его.

Но Углову показалась подозрительной любознательность монаха, и оставив его вопрос без ответа, он спросил:

— А как пробраться на то место набережной, где находятся лавки книгопродавцев?

— О, вам это всякий укажет! — недовольным тоном возразил монах, видимо раздосадованный сдержанностью своего собеседника.

После приключения в лесу не один Клавьер заподозрил Углова в том, что он — не то, чем желает казаться: все его спутники наперерыв; старались доказать ему это при каждом удобном случае. Это так раздражало Владимира Борисовича, что он с нетерпением ждал минуты с ними расстаться.

Эта минута наконец наступила. Под вечер следующего дня они приехали в Париж.

Переночевав в первой попавшейся гостинице, носившей громкое название «Три философа», Углов довольно рано поднялся с постели и отправился искать лавку, в которой мог бы купить себе приличный костюм. Проплутав немного, он увидел на углу узкого, стиснутого между высокими домами, переулка вывеску с надписью: «Годар. Продажа готового платья», и поспешил объяснить стоявшему на пороге человеку, что ему надо.

Через минуту он стоял в большой комнате, тесно установленной вешалками с таким множеством вещей всевозможных цветов и покроя, что у него разбежались глаза, и он не знал, на чем остановиться. К счастью торговец поспешил придти к нему на помощь и, вежливо осведомившись, кто он такой и для чего пожаловал в Париж, помог ему выбрать все, что ему было нужно для визитов, для гулянья и для домашнего обихода.

— Берите пример с меня, сударь, — говорил он, выпячивая пред покупателем тщедушный свой бюст в ловко сшитом камзоле темно-коричневого сукна с металлическими пуговицами. — Спросите у кого угодно: умеет ли одеваться Огюст Годар? Всякий вам ответит, что никогда никто не видел меня одетым не сообразно моим летам, состоянию и общественному положению. Вы молоды, сударь, а потому я посоветую вам взять для визитов палевый камзол и синий фрак, а для гулянья — красный камзол и серый кафтан. Фасон извольте выбрать поскромнее: торговцам не подобает перенимать моды у дворян, всякому свое, — болтал он без умолку, примеривая Углову одну за другой принадлежности костюма, который по его словам, должен был превратить его в истинного парижанина. — Надолго ли вы к нам в Париж? Понимаю! — воскликнул он, когда Углов рассказал ему то, что рассказывал всем. — Вам без сомнения нужны также новые шляпа и белье? Элегантное жабо? Чулки и башмаки с золотыми или по крайней мере позолоченными пряжками? Все это, за исключением шляпы, вы найдете у Ларве, в двух шагах отсюда. Скажите ему только, что вас прислал Годар… Да нет, лучше я сам проведу вас к нему. Постойте, постойте! — произнес он, когда Углов, готовясь покинуть лавку в новом платье, стал надевать плащ. — Неужели вы хотите выйти на улицу в дорожном плаще? Ни за что не позволю вам сделать это, ни за что! На вас все будут показывать пальцем! Мальчишки… Вы и представить себе не можете, что за отчаянный народ — парижские уличные мальчишки.

С этими словами он почти силой провел Углова в комнату с плащами, заставив его выбрать тот, который, по его мнению, больше всего подходил к сезону и к общественному положению его нового клиента.

— Куда бы вы ни показались в этом плаще, все отнесутся к вам с уважением, как к богатому молодому человеку из честного купеческого сословия. Вас не примут ни за вольнодумца, ни за прощелыгу, желающего показаться не тем, что он есть, ни за безбожника из тех, что проповедуют равенство между простолюдинами и дворянами, ни за дурака, одевающегося во что ни попало по недомыслию, по недостатку воспитания, а за вполне достойного молодого человека, с которым всякому лестно познакомиться. Ваш дорожный плащ я пришлю вам вместе с остальным вашим старым платьем.