Н. Северин - Звезда цесаревны

— Да ведь младешенек он, Ермилыч…

— Не царь, а царенок…

— Нешто нам на такого полагаться можно?

— Кто его знает, что из него выйдет?..

— Может, совсем будет плох…

— Может, Меншиков уж и обвести его успел…

— Сам же сказывал, что на родной своей дочери задумал его женить.

Долго толковали они в том же духе, друг друга не слушая, и конца не предвиделось этому словоизлиянию. Не полдня, а целый год, может быть, надо было их слушать и осторожно наводить их мысли на дело, раньше чем добиться благоприятных результатов, и уже Ермилыч начинал отчаиваться, когда ему явилась на помощь Розумиха.

— Чего галдите без толку, дурни? С вами толком говорят, от вас совета да помощи ждут, а вы все вразброд: кто в лес, кто по дрова! — раздался ее звонкий голос с крыльца, на которое она вышла и встала рядом с Ермилычем, который поспешил отойти в сторонку, чтоб дать ей одной беседовать с соседями.

— Да мы что? Мы не прочь ему помогать…

— Мы его узнали и верим ему, да только…

— А верите, так вместо того, чтоб без толку галдеть, обещайтесь во всем его слушаться и на земляков понасесть, которые в столице на царской службе, чтоб тоже ему верили… Ну, ты, Ханенко, ведь у тебя сын на царской службе? — обратилась она к одному из толпы.

— Как же, в драгунах, писал, что Федорыч, Котляревский, что при дочери Петра старшим лакеем, к нему очень милостив…

— А у меня брат — с самим батькой Констанцием в дружбе…

— А меня Филиппенко просил сынка на службу к царевичу Петру Алексеевичу отпустить…

— Так вот, пусть каждый из вас даст памятку Ермилычу, чтоб он разыскал ваших свойственников и ближних в Питере да знакомство бы с ними свел… Покланяйтесь писарю, чтоб грамотки им отписал за вас, и пошлите гостинца какого ни на есть, потому как сухая ложка рот дерет, а на чужбине и ржаная галушка покажется вкуснее медового пряника.

— Что ж, мы, пожалуй, напишем и скажем бабам, чтоб полотенцев да плахт получше из сундуков вынули… Ермилыч — нам человек знакомый, всю зиму мы с ним калякали о наших нуждах…

— Вот он с вашими земляками об этих самых нуждах ваших и поговорит и посоветуется, как при случае сделать, чтоб нашу беду повыше донести, чтоб знали те, кто помочь нам может… Новый царь у нас, слышь, теперь, и Ермилыч правду говорит, что быть переменам. Хоть и младенек, а все же, поди чай, новых людей за собой к престолу потянет, а новые птицы — новые и песни.

— Какие же новые песни, когда Меншиков метит женить его на своем отродье? — заметил угрюмо один из стариков.

— Эх, старина, когда-то это еще будет! Раньше шестнадцати лет нет закона венчать хлопцев, будь то из простых или сам царь, все равно, а за четыре-то года много воды утечет: царю может другая девица приглянуться, из более знатного рода, мало ли что может случиться! — возразила Демьяновна.

— Оно так-то так, — согласились, почесывая затылки, слушатели.

— А если так, то и расходитесь с Богом. Готовьте посылки к землякам, да поторапливайтесь… Ведь ты думаешь сегодня в ночь, до зари, в путь пуститься, Ермилыч? — обратилась она к Бутягину.

— Да уж никак не позже, хорошо бы пораньше, если Господь поможет собраться.

Народ, обмениваясь впечатлениями, разошелся по хатам, а Демьяновна с Ермилычем вошли в горницу, где раздавался храп уснувшего за печкой монастырского посланца, а хозяйские дочки, вернувшиеся из леса, обедали с трехлетним братишкой.

— Идите, деточки, в огород. Нам тут надо с Ермилычем на прощание покалякать, — объявила им мать.

Девочки собрали остатки трапезы и увели Кирилку на двор, оставив Розумиху вдвоем с Ермилычем.

— А привыкла же я к тебе, Ермилыч, и скучно мне с тобою расставаться, — говорила она, облокотившись на стол против приятеля и, опираясь подбородком на ладони, пристально глядя на его худощавое, обросшее седой бородой лицо с умными глазами, точно ей хотелось покрепче запечатлеть в памяти черты этого лица. — Без лести скажу тебе, что такого, как ты, разумного и сердцем доброго мне еще не доводилось встречать на земле. Никто мне таких ладных советов, как ты, отродясь не давал.

— Сама не без разума и без меня до всего додумалась бы, — заметил Ермилыч, тронутый до глубины души излияниями этой всегда сдержанной, как на словах, так и на деле, женщины.

Раз только видел он ее растерявшейся от горя. Случилось это вскоре после его прихода сюда, когда любимый ее сын, кроткий, трудолюбивый и не по летам смышленый Алешка, бежал к учителю своему, дьячку соседнего села, от рассвирепевшего пьяного отца, объявив, что домой ни за что не вернется.

Федор Ермилович уже успел тогда оценить сильную душу и золотое сердце этой простой женщины, так терпеливо и мужественно сносившей тяжелую судьбу свою, поднимавшей, без всякой посторонней помощи, многочисленное семейство. От вечно пьяного и изленившегося мужа она, кроме горя, ничего не видела и, чтоб накормить семью, работала на людей, причем держала себя с таким достоинством и выказывала так много ума и благородства в мыслях и правилах, что пользовалась всеобщим уважением не в одних Лемешах, а также и во всем повете. Издалека приходили к ней за советом. Ермилыч принял живое участие в ее горе и отправился в село, где приютился беглец, чтоб лично познакомиться с его учителем и переговорить с самим Алешкой. Убедившись, что юноша не из озорства покинул родительский дом, а потому, что ему было не под силу терпеть несправедливое гонение от родителя за непреодолимое влечение к грамоте, к письму и к церковному пению и что самое это учение он имеет твердое намерение употребить на пользу своим и себе, новый приятель Розумихи уговорил ее не мешать сыну идти по избранному им пути.

Розумиха последовала этому совету, и с тех пор их дружба упрочилась с ее стороны чувством благодарности и глубокого уважения.

Мало было людей, которых она считала умнее себя.

— Нет, Ермилыч, — отвечала она на его замечание, что в советах она не нуждается, — не со всякой бедой умею я справляться. С Алешкой совсем бы я без тебя в отчаянье впала и, кто знает, может, сдуру совсем бы загубила судьбу моего хлопца. Кабы не ты, веки вечные ему бы стада пасти, а теперь он, может быть, поветовым писарем сделается, и уж тогда мне не для чего будет над чужой работой убиваться, как теперь. А что тяжело мне без него — это что говорить: дня не пройдет, чтоб золотого хлопчика не вспомнила — таким он был мне подспорьем в хозяйстве, — прибавила она со вздохом.

— А ты, как уж больно засосет тебе сердце по нем тоской, Богу молись да такими мыслями себя рассеивай, что терпишь ты для него же, для твоего дорогого мальчика, чтоб ему потом легче жилось. Кто знает, какую ему Господь судьбу готовит, он уж и теперь так ладно поет на клиросе, что многие ходят в храм, чтоб его послушать. А службу-то церковную он не хуже самого батюшки знает. Из него не то что дьякон либо поп, а и архиерей может выйти отменный, его преосвященство, важные паны и пани у твоего Алешки будут руку целовать, Демьяновна! — сказал он с добродушной улыбкой.