Н. Северин - В поисках истины

А про Клавдию рассказывали, будто ее и в живых давно нет. Муж ее оказался оборотнем. Ему не венчаться следовало бы, а лежать в могиле с осиновым колом в сердце. Женился он для того только, чтоб кровушки молодой красавицы насосаться.

Слухи эти, переходя из уст в уста, из людских в барские хоромы, видоизменялись, конечно, но и в гостиных барыни передавали друг другу таинственным шепотом, что Анна Федоровна дотиранила-таки своего кроткого супруга до сумасшествия и что младшая ее дочь странным образом исчезла после венца; прошло с тех пор более полугода, а молодые, как в воду канули.

Летом некоторое время упорно держался слух, будто в здешней местности появилась та самая девка Сонька, что отпущена была с молодой графиней из родительского дома, и будто девка эта ужасные страсти рассказывает про судьбу своей госпожи.

Обеспокоенная этими россказнями, Курлятьева просила губернатора произвести обыск в Принкулинской усадьбе и, буде Сонька там найдется, арестовать ее и доставить к госпоже, но ничего из этого не вышло. Соньку у принкулинских обитателей не нашли; сплавили ее оттуда в более надежное место, без сомнения.

Что же касается бегства Катерины с Марьей из монастыря, известие об этом дошло до города с неделю после отъезда Курлятьевой с сыном и в виде предположения, которому не стоило придавать много веры.

Монахиням невыгодно было разглашать о приключившемся в монастыре позорном случае. На расспросы мирян им приказано было отвечать, что барышни Курлятьевы в другую обитель поступили, далеко отсюда, а если и предавались между собою предположениям, одно другого ужаснее, насчет этого события, то не иначе как втихомолку и с большой опаской, чтоб не накликать на обитель беды от разбойников.

Разбойники же, как будто удовлетворившись последней добычей, перекочевали из здешней местности неизвестно куда.

Стихло здесь; убийств и грабежей, как не бывало. К Рождеству губернатор получил орден за распорядительность, и в Петербурге его ставили в пример другим начальникам губерний, не умевшим так, как он, быстро и ловко прекращать творящиеся у них безобразия.

После Рождества и Егор Севастьянович Гагин вернулся в Чирки и навез в Вознесенский монастырь столько подарков, что с месяц времени все монашки, начиная от почтенных стариц и кончая молоденькими белицами, только и делали, что превозносили его доброту и щедрость.

Всем сумел угодить — кому шелками шемаханскими да бисером разноцветным для рукоделия, кому цветочными да огородными семенами, кому чаем, сахаром, сластями, никого не забыл.

Игуменье часы с кукушкой поднес, матери Агнии — книг, тех самых, что ей уж давно хотелось иметь. А кроме того, и на общие нужды обители сделал вклад, и вдвое больше, чем в прошлом году, объявив при этом, что в пожертвовании участвует и будущий его зять, жених Марины.

Вернулся Егор Севастьянович домой ненадолго, торопился на свадьбу дочери в Москву, куда невеста с матерью уехали с месяц перед тем, по первопутку, как первый снежок выпал.

— Весной вернусь сюда с моей старухой, — говорил Гагин, прощаясь с чирковцами и с монастырскими.

Но и эта весна прошла, и другая, и третья, а Гагины не возвращались. Разбрелись в разные стороны и работники их с работницами. Дом стоял пустой, с заколоченными ставнями и воротами. Сад, так старательно разведенный Егором Севастьяновичем на склоне горы, дичал; дорожки, по которым прогуливалась Марина с женихом, поросли кустарником, а огород сорными травами, и при виде этого запустения чирковцы все больше и больше убеждались в том, что Егора Севастьяновича с семьей им уж никогда у себя не видать, навсегда, видно, покинул он родину.

Старый городок на юге Германии, лепившийся к высоким горам, с обширным замком средневековой архитектуры, окруженный рвом, через который только еще недавно устроен был постоянный мост вместо подъемного, с древними церквами и домами с остроконечными крышами и широкими навесами, так далеко выступавшими по обеим сторонам узких улиц, что под ними образовывались крытые проходы, темные и днем, — старый городок погружен был в глубокий сон и тишину, нарушавшуюся только время от времени звоном башенных часов, гулко раздававшимся в ночи.

С час времени прошло с тех пор как ночной сторож проехал в своем живописном костюме по улицам и переулкам, возвещая громким голосом, чтобы огни гасились, и добрые христиане ложились спать.

Все ему повиновались: с шумом захлопывались ставни, звякали тяжелые замки входных дверей и, если в некоторых жилищах люди продолжали еще бодрствовать, то не иначе как в таинственной тиши и со всевозможными предосторожностями, забиваясь в покои, выходившие узкими окнами во дворы или сады, окруженные высокими каменными оградами. Крупные штрафы, взимаемые с нарушителей городских постановлений, всех пугали: и бедных, и богатых. Владетельный герцог местечка, до фанатизма набожный и благочестивый, особенно строго относился к нарушению внешней дисциплины, введенной в его владениях с незапамятных времен, еще тогда, когда предкам его приходилось отбиваться от нападений злых соседей из разбойничьих гнезд в горах, неподалеку отсюда.

Герцог сам подавал пример благонравия добрым гражданам своего города, отправляясь на покой со своими чадами и домочадцами тотчас после того, как на башне замка часы протяжно и уныло прозванивали девять раз. С последним ударом запирались и городские ворота и ни для кого на свете до раннего утра не отпирались.

Рассказывали, что благодаря этим порядкам принцу Леонарду, внуку владетельного герцога, не раз доводилось ждать всю ночь до рассвета в хижине кривого Фрица, огород которого примыкал к крепостному валу. У Фрица была красивая жена, итальянка, и злые языки утверждали, что принцу Леонарду, должно быть, не особенно скучно проводить время в ее обществе.

Впрочем, про него не то еще говорили.

Старому герцогу он доводился не родным внуком, а мужем его внучки, принцессы Терезы, болезненной особы, которую в городе и раньше видели очень редко, а с тех пор как у нее родился сын, то она даже и в парк не выходила гулять, постоянно жалуясь на непонятные боли то в ногах, то в груди, то в спине.

А между тем парк герцога Карла считался одним из прекраснейших в Германии и представлял собой поистине рай земной для охотников. В нем водилось множество дичи и в изобилии попадался крупный зверь — кабан, олень, дикая коза, лисица, медведь.

Было время, когда в парк этот гости съезжались издалека, и тогда глухая чаща оглашалась веселыми трубными звуками, а под тенистыми сводами столетних дубов скакали дамы в роскошных нарядах, с соколами на руке, в сопровождении блестящих кавалеров и многочисленной свиты из пажей, конюхов и охотников. Тогда и в огромной кухне замка шла деятельная стряпня день и ночь, а в глубоких покоях со стрельчатыми окнами и высокими лепными потолками ни на минуту не прекращалось веселье, танцы, пение, оживленные разговоры, игра в карты и кости и тому подобные развлечения, смотря по моде времени.