Н. Северин - Воротынцевы

И при этом он все ближе и ближе прижимал жену к себе, все глубже впивался взглядом в ее глаза; когда же бедная Марфинька созналась, что с мыслью о вечной разлуке она уже потому не могла примириться, что жизнь без него ей была немыслима, лицо его внезапно исказилось яростью и, грубо отталкивая ее, он снова принялся осыпать ее оскорблениями, угрозами и насмешками.

Что выиграла она тем, что заставила его жениться на себе? Ровно ничего. Теперь она — его раба, его вещь, все равно что крепостная. Он может сделать с нею все, что захочет: сослать ее в отдаленную деревню и запереть ее там в какой-нибудь подвал, а сам наслаждаться с другими женщинами, сколько его душе угодно. Пока она не была с ним обвенчана, ему нельзя было держать ее в заточении, но теперь — можно. Как муж, он даже вправе убить ее, он за это в ответе не будет.

— Скажу, что застал тебя с холопом и расправился, вот и все. Это — мое право. Ты мечтала дворянкой сделаться, барыней, разыгрывать у меня в доме роль хозяйки, но я этого не пожелал, и, как видишь, ничего этого нет. Кто тебя здесь уважает? Кто тебя боится? Никто. Потому что я этого не хочу. А не хочу я этого, чтобы наказать тебя за твою хитрость и пронырство, за то, что ты со старухой стакнулась, чтобы провести меня. Ну и провели! Но сами-то вы что выиграли от этого?

Марфинька только с ужасом взглянула на него.

Подобные сцены повторялись не раз. Однажды остервенение Воротынцева и уверенность в безнаказанности до того дошли, что он прибавил со злобной усмешкой:

— Ты знаешь, от чего умерла твоя Федосья? Ее засекли за то, что она не хотела сказать, куда скрыла тебя. Помни, вечно помни, что и с тобою может то же случиться, если ты выведешь меня из терпения. Здесь я один только — барин, и над всеми, без исключения. Помни это! Была ты вольная, попала в крепость, ну, и пеняй на себя.

Надо сказать, что в последнее время Александр Васильевич от скуки и безделья с обеда напивался пьян и постоянно находился в возбужденном состоянии.

Пробовал он для развлечения вышучивать своих гостей и выкидывать с ними разные неприличные штуки; одного приказного, позволившего себе о чем-то поспорить с ним, он приказал даже отодрать на конюшне, другого запер со свиньей в чулан, но все это далеко не так забавляло его, как опыты, проделываемые над Марфинькой.

У него вошло в привычку мучить ее, и дня не проходило, чтобы он не изобрел для нее новой нравственной пытки.

Иногда придет к ней веселый, любезный, сядет возле нее, обнимет и начнет рассказывать, как понравилась ему которая-нибудь из девок на селе или в ковровой, и добавит, что уже послал за красавицей и та ждет его. Вслед за тем он поднимается с места и не оборачиваясь уходит, оставляя Марфиньку в слезах и отчаянии.

Однажды, собравшись ехать в город, Воротынцев вошел к жене с какой-то бумагой в руках.

— Мне нужны деньги. Мерзавец Бутягин не выдаст мне твоего капитала без твоей подписи. Подпиши!

— Что я должна подписать? — радостно спросила Марфинька, обмакивая перо в чернила.

— Пиши: «Жена подполковника, Марфа Дмитриевна Воротынцева, руку приложила», — сказал он, кладя перед нею бумагу и указывая пальцем, где она должна была писать.

Марфинька повиновалась.

Александр Васильевич взял бумагу, перечитал ее, сложил и положил в боковой карман. И вдруг злая мысль пришла ему в голову: он уезжал на несколько дней, ему захотелось, чтобы жена мучилась без него все эти дни.

— Знаешь, какую бумагу ты подписала? — спросил он с усмешкой.

— О деньгах… чтоб тебе отдали мои деньги, — ответила она.

— Твои деньги! Очень мне нужны они! Нет, голубушка, ты другое подписала: согласие на развод со мною, вот что ты подписала…

Что он еще говорил, Марфинька уже не слышала. Мысли у нее путались, в ушах звенело. Она хотела сказать мужу, чтобы он сжалился над нею, перестал ее преследовать, но не в силах была произнести ни слова, а только смотрела на него обезумевшими глазами.

— Этой бумагой я, может быть, и не воспользуюсь, но ты должна знать, что я теперь имею возможность избавиться от тебя во всякое время, когда мне только вздумается, и жениться на другой, — заявил он ей уходя.

Воротынцев мог уверить Марфиньку в чем угодно. Она не знала ни своих прав, ни законов; ничего не знала она из жизни, кроме того, что написано было в книгах, оставленных ей маркизом, а в этих книгах, кроме выдумок, ничего не было.

Спрашивать объяснений и советов ей было не у кого. Федосья Ивановна умерла, Митеньку и Бутягиных было строго запрещено пускать к ней, а все прочие люди, в том числе и Малашка, так боялись попасть в немилость из-за нее, что все ее чуждались и избегали оставаться лишнюю минуту с нею наедине.

Барин был прав, говоря, что, обвенчавшись с ним, Марфинька совсем погубила себя. В то время такие были нравы, что никому из посторонних и в голову не могло прийти вмешиваться в семейное дело, защищать жену от мужа и пытаться ограничивать его власть над нею.

Уехал Воротынцев в город в тарантасе, на колесах.

— А возвращаться придется им, чего доброго, на полозьях, — толковали между собою воротыновцы, озадаченные длительным отсутствием барина.

Но барин ни на колесах, ни на полозьях в Вортыновку не вернулся, а купил в городе возок и укатил на почтовых в Петербург.

Мишку он увез с собой. В Воротыновку приехал с лошадьми один только кучер и привез управителю письмо. По инструкциям, заключавшимся в этом письме относительно дома и полевого хозяйства, можно было понять, что ждать барина сюда в скором времени нечего.

Зима близилась к концу.

Марфинька писала длинные письма мужу, полные любви и покорности, извещала его о том, что чувствует себя беременной, умоляла его ответить ей хоть строчку, но ответа не получала.

Да и не могла она получить ответа: все ее письма попадали в руки управляющего, который вместо того, чтобы отсылать их на почту, складывал их в один из многочисленных ящиков черного бюро в нижнем кабинете.

Николай отлично понимал, что барин уехал потому, что все ему здесь прискучило и опротивело и что напоминание о том, от чего он бежал, кроме досады и неудовольствия, ничего возбудить в нем не может.

Если бы Марфинька была менее поглощена мыслью о ребенке, которого ждала с восторгом и упованием, да не боялась подводить под ответственность окружающих, она, может быть, попыталась бы так или иначе узнать, почему муж ничего не пишет ей и какие у него намерения относительно нее, но она так боялась быть причиной нового несчастья вроде того, что случилось с Федосьей Ивановной, и к тому же так была измучена нравственно, что ни на какой решительный шаг не была способна.

Прознав про отъезд Александра Васильевича, Бутягин набрался храбрости и поехал навестить Марфиньку. Она до слез обрадовалась ему, но в то же время и испугалась. Муж приказал Николаю никого не пускать к ней; она так боялась ослушаться его, что ни минуты не могла спокойно разговаривать со своим гостем. Беспрестанно оглядывалась она по сторонам и торопила его скорее уехать.