Николай Лузан - Призрак Перл-Харбора. Тайная война

Появление ротмистра не осталось незамеченным; за забором произошло движение: в калитке приоткрылась прорезь и настороженная физиономия подозрительным взглядом прошлась по машине.

— Ротмистр Ясновский, — представился он, сунул охраннику под нос документы и грозно рявкнул: — По приказу полковника Сасо прибыл за господином Люшковым!

Это возымело действие. Охранник засуетился и загремел запором. Ротмистр вошел во двор и решительно направился к дому. Навстречу выкатился маленький, круглый, как колобок, второй цербер, судя по лоснящимся щекам и пронырливым глазкам, — старший. Документы спрашивать он не стал, догадался, что пожаловало начальство, и на сносном русском спросил:

— Госпадина приехала к госпадина Рюскова?

— Да, по приказу полковника Сасо я забираю его, — подтвердил ротмистр.

— Моя такой приказ получила. Госпадина звать Яснова?

— Да.

— Оцень карасе! Оцень карасе! — зачастил колобок и покатился к дому.

Вслед за ним ротмистр прошел в дом. В комнате царил полумрак. Середину ее занимал круглый стол, покрытый плюшевой скатертью, в углу, на шкафу, блестел надраенной медью тульский самовар, невесть как оказавшийся здесь.

— Вы ко мне? — раздался голос.

Ясновский не заметил, как вошел Люшков, и про себя отметил: «А ты сильно изменился. Видать, не сладко приходится, раз японцы тебя в такой дыре держат».

С того времени, когда они встречались в последний раз, Люшков осунулся и сдал. Залысины добрались до самого затылка, кудрявый смоляной хохолок поник, нос вытянулся и сизой сливой навис над брезгливо поджатыми губами. Прежними оставались только глаза. Из-под густых, кустистых бровей они хитрыми буравчиками сверлили Ясновского.

— К вам, к вам, Генрих Самойлович, — подтвердил ротмистр и сделал в его сторону реверанс. — Ценим и не забываем о вас.

— С чего бы это? — насторожился он.

— Ну как же, служим одному делу и…

— Ладно, ротмистр, оставьте эти сказки для дураков. Говорите прямо — зачем пожаловали? — перебил Люшков.

— Вам что, не осточертело торчать в этой дыре?

— Допустим. А вы что предлагаете?

— Харбин вас устроит?

— С чего такая милость?

— Как с чего? Взяли боевиков, тех, кто готовил на вас покушение, вышли на радиста резидентуры.

— И что — взяли? — оживился Люшков.

— К сожалению, только труп и полусгоревшие бумажки, но шифровальщики кое-что прочли. В ближайшие дни в Харбин прибывает связник НКВД. Встреча с резидентом намечена в одном из ресторанов. Требуется ваша помощь. Азолий Алексеевич и господин Сасо очень на вас надеются, — вдохновенно врал Ясновский.

— А я тут с какого бока?

— С самого нужного. Связник направлен Управлением НКВД по Дальневосточному краю, так что готовьтесь встречать сослуживца. К сожалению, точная дата и место встречи неизвестны — то ли «Новый свет», то ли «Модерн», то ли «Погребок Рагозинского».

— Век бы его не видал, — процедил Люшков.

— Ну, почему же. В тюремной камере он очень даже неплохо будет смотреться, — хохотнул ротмистр.

— Ладно, едем. Осточертело сидеть в этой норе, — согласился Люшков и ушел в спальню собираться.

Через полчаса, погрузив нехитрый скарб в машину, они выехали в Харбин. К месту добрались в сумерках. Конспиративная квартира дулеповской контрразведки находилась на улице Нижняя, рядом с Благовещенским собором. Ясновский провел Люшкова по комнатам и, оставив ключи, предупредил, что будет через час. Оставив его обживаться, ротмистр отправился домой, переоделся и возвратился.

Люшков уже был готов. Он, как застоявшийся конь, рвался из узды, чтобы пуститься во все тяжкие. Обход ресторанов они начали с «Модерна». В него Люшков вошел вальяжной походкой светского льва, небрежно смахнул пальто на руки гардеробщику, взбил поредевший кокон волос и, перепрыгивая через ступеньки, спустился в зал.

Ясновский выбрал столик, с которого хорошо просматривался вход. Тут же перед ними появился официант. Люшков не стал мелочиться и, решив сполна отыграться за «китайскую диету», сделал заказ. Ротмистр недовольно нахмурился — такой нагрузки кошелек мог и не потянуть. И пока официант занимался заказом, Люшков плотоядным взглядом пожирал обнаженные женские плечи, роскошные груди, наливными яблоками выпиравшие из смелых декольте. Приметив парочку стоящих бабенок, он оживился.

Ясновскому надоело глазеть на закуски; он разлил водку по рюмкам, и первый тост, как водится, подняли за здоровье, а дальше пили за все подряд. Вскоре на эстраде заиграл оркестр, и публика заметно оживилась. Люшков нацелился на томную брюнетку и пригласил на танец, отгарцевав, возвратился к столику, подмигнул Ясновскому и набросился на аппетитно поджаренную свинину. После осточертевшего риса он блаженствовал, но в какой-то момент почувствовал себя не в своей тарелке.

Обостренное чувство опасности подсказывало: не все так благополучно, как пытался представить ротмистр. Люшков занервничал. Мимо его ушей пролетала болтовня Ясновского, а обнаженные ляжки скачущих на эстраде девиц далеко не первой молодости не будили похотливых желаний. Шум ресторана перестал кружить голову. Люшков быстро протрезвел и исподволь наблюдал за публикой. Ничего подозрительного не заметил и подумал, что ему померещилось, но тут поймал на себе пристальный взгляд и скосил глаз в ту сторону.

За столиком у колонны сидели трое — двое русских служащих средней руки из числа тех, кто протирает штаны в конторах и торговых лавках, и их подруга. На нее без слез смотреть было невозможно. Худая и плоская, как доска, с квадратным подбородком и большими неровными зубами, она отвечала своим кавалерам замороженной лошадиной улыбкой.

«Мужики, вроде, ничего. Но баба?.. И что они нашли в этой кобыле?» — недоумевал Люшков, и в его голове снова зашевелились смутные подозрения.

Странная компания изредка прикладывалась к рюмкам, вяло ковырялась вилками в тарелках и постреливала цепкими взглядами по залу. Люшков напрягся. Ему ох как хорошо был знаком этот взгляд! Троица засуетилась. Верзила резко опустил руку под стол, и здесь вся жизнь Люшкова промелькнула в одно мгновение…

Как и в то июньское утро 1938 года леденящий холодок зашевелился между лопаток. Он принял окончательное решение — уйти к японцам. Растерянный начальник заставы и пограничный наряд остолбенело смотрели, как начальник Управления НКВД уходил в сторону Маньчжурии, а когда спохватились, то было поздно.

Густой туман молочной рекой выплеснулся из распадка на нейтральную полосу, серебристой росой осел на высокой траве, голенищах сапог, прохладными струйками потек по пышущему жаром лицу Люшкова. Пограничники продолжали что-то кричать вслед, а он упорно шел вперед, страшась оглянуться назад и увидеть вспышку выстрела. Закончилась полоска вспаханной земли. Их проклятой земли! Он не выдержал и сорвался на бег. Прочь от ненавистного Берии, его холуев, братьев Кобуловых, и этой проклятой советской власти! Власти, которая выпила, высосала из него все соки. Власти, которой он отдал себя без остатка.