Андрей Иванов - Харбинские мотыльки

Подскочил к граммофону, завел пластинку сначала, схватил бутылку и вылил на себя шампанское. Есть! Хохот, пляска. Снова подскочил к проститутке, показывая ей свой вздувшийся орган. Есть!

— Ой, а это что такое? Ну-ка, что это у нас за игрушка?! — воскликнула она, потянула мужчину за член. — Откуда такой зверек взялся?

Ей было не меньше пятидесяти, лицо было сильно накрашено, оно было похоже на маску; и на груди было много пудры, на ногах, на животе… Она держала его яйца, словно взвешивая. Мужчина постанывал, скулил. Вдруг она шлепнула его по ляжке.

— А ну, давай к биде! Сейчас Полина придет. Она не выносит вонючих мальчишек! Давай-ка мойся как следует!

Мужчина с хихиканьем поскакал за ширму. Послышалась вода.

— Сняли это? — прошептал Тополев.

— Да, — еле выдавил Ребров, в горле пересохло, его трясло от страха, омерзения и непонятного возбуждения.

— Ждите, когда снова начнется, и снимайте, не теряйтесь. Нам нужно его лицо. Не щадите пленку, снимайте!

Вошла еще одна женщина, с кандалами и плетью. Она выглядела усталой. Высокая, полураздетая, худая. Прохаживаясь по комнатке, уныло оглядывала разбросанные вещи. Comme une femme de chambre [10] Как горничная (фр.). . Пнула ногой подушку, почесалась, зевнула. Другая ей что-то негромко сказала; тощая кивнула. Выскочил из-за ширмы мужчина, бросился к ней:

— По-ли-на!!!

— Иди сюда, негодник! — скомандовала пожилая проститутка. — Ты еще не заслужил хорошего отношения! У тебя совершенно нет манер, гадкий мальчишка! На колени, щенок! Лизать, песик, лизать!

— Давайте, маэстро, давайте! — шипел Тополев. — Не упускайте! И так, чтоб лицо стервеца было видно.

— Мало света, — шепнул Ребров.

— Где ж я вам свет раздобуду, маэстро?

— Вы уверены, что с этой камерой что-то выйдет при подобных условиях?

— Новейшая камера! В Берлине купили! Лучше на сегодняшний день быть не может. Снимайте!

— Света мало, света бы…

Но вышло на удивление неплохо — Тополев был доволен. Обещал заплатить после… И слово сдержал: заплатил десять тысяч марок и снова исчез.

После этой вылазки, как бы случайно, в ателье появился Китаев. Трюде наделала в записях неразберихи, перепутала некоторые заказы; Борис возился, сортировал конверты и вносил записи заново. Свет в ателье потускнел, Борис оторвал глаза от гроссбуха: перед ним стоял щегольски одетый высокий господин с тонкими усиками и большими голубыми глазами невротика. Он был в легком пальто парижского покроя, снег лежал на воротнике, поблескивая. Одной рукой он прижимал к груди шляпу, другой (на пальце перстень с фиолетовым камнем) держал фотокарточку: молодой камер-паж с галунами и прекрасная княгиня в бальном платье. Борис только сейчас понял, что в ушах звенит затихающий колокольчик. Забыл закрыть дверь, подумал он. Увлекся, — ему было жалко Трюде (хотел непременно исправить все). Конец дня. В лаборатории оставались ретушеры, лаборанты, в студии над свадебным альбомом возились художники. Борис взял карточку: камер-паж улыбнулся, глаза княгини посветлели. Скорей всего ее глаза были голубыми. От силы двадцать три. Ему — каких-нибудь восемнадцать. Весь навытяжку. Полная грудь любви. Лосиные рейтузы, ботфорты, шпоры, на сгибе руки камер-паж торжественно держал каску с султаном и андреевской звездой. На оборотной стороне: que Dieu vous benisse. [11] Да хранит вас Бог (фр.).

Посетитель стряхнул капли с рукава.

— Вот, опять мокрый снег, — сказал он и устремил на него болезненно-рассеянный взгляд. Ребров смутился: в гроссбухе клякса.

— Портрет брата, — лепетал незнакомец. — Хотелось бы увеличить — поставить в рамку — как можно скорей. Я уезжаю послезавтра!

Голос посетителя дрожал, дыхание бежало на поезд. Отказывать Борис не умел.

— Мой родной брат и княгиня Юсупова… После этого бала из ревности или зависти его разжаловали по доносу… Из ревности и зависти, и то и другое… Он был блестящий, талант, поэт… Лучший друг написал рапорт, какая-то ерунда, политические разговоры… Чушь! Мой брат никогда не интересовался политикой… Разжаловали в унтеры и — в Маньчжурию, bon chance! [12] Удачи! (фр.). . Десять лет спустя — легендарная встреча — я сам присутствовал: Английский клуб — бридж — я проигрался — кто выиграл, не помню — играли по мелкому — выходим в фойе — ба! Лучший друг моего брата бросается в ноги… Молит о прощении… Кто старое помянет… Обнялись. И что говорит этот друг моего брата…? Он говорит: «А ты знаешь, я столько думал, а ведь ты тогда был прав!» Ха-ха! Прав! Вообразите! В чем? В чем был он прав, если мой брат и не говорил и даже не думал про царя ничего! Такое было время — искривленное: все шептались, шушукались, друг друга подозревали… Через год после этого: то же место — те же игроки — бридж — я проигрался, как всегда — влетает мой верный друг: только что в кого-то стреляли — подозреваемый заходил в клуб — советую вам… Я к моему дорогому брату, он смеется и машет на меня рукой… Как знаешь, как знаешь… Немедленно выхожу через черный ход и как можно скорей… Через пять минут влетает ЧК, всех арестовывает, всех к стенке… всех и моего брата… Вот эта фотокарточка — все, что осталось… послезавтра поезд… как можно скорей…

— В нашем ателье, увы, так скоро не получится, у нас сейчас много заказов…

— А где можно? Мне необходимо! — топнул ногой посетитель.

— Понимаю, — ответил Борис, поглядывая на художников и ретушеров, которые уходили, прощаясь, он им кивал, и шепотом: — Я попробую договориться… попробую что-нибудь придумать…

Лицо господина с фотографией искривилось. Задергалась губа.

— Уж попробуйте, — чуть ли не с вызовом сказал посетитель, — придумайте что-нибудь! Я в этом «Салоне», в номерах, еще ночь буду… Кухня у них отвратительная… Табльдот такой, что от запаха все нутро сворачивается! Послезавтра уезжаю, так что — будьте добры!

Борису вдруг показалось, что все это какое-то представление. Незнакомец заскочил в ателье, чтобы спрятаться от каких-нибудь преследователей, которые летели за ним на всех порах от черного хода Английского клуба. Наверняка играли крупно, и не проиграл, а выиграл, подумал художник.

— Ах да, забыл представиться! — хлопнул себя по лбу посетитель. — Сорок лет, а памяти нет. Китаев! Валентин Антонович Китаев! И я к вам с рекомендацией.

— Какой рекомендацией?

— Сейчас узнаете. Вы ведь закрываетесь? Давайте я вас подвезу!

Крупными хлопьями валил снег. На улице ждал знакомый таксомотор. Большой, как рояль. За рулем сидел граф Бенигсен.

Ребров часто видел графа на стоянке в конце улицы Лай. Граф прогуливался возле своего громадного автомобиля в офицерских галифе и высоких сапогах. Как-то Борис видел его вместе с генералом Васильковским. Генерал был в папахе и генеральской шинели с шашкой на боку. Граф, как всегда, в тяжелом кожаном шлеме, который придавал ему вид воздухоплавателя. Широким шагом они молча шли по улице Пикк. Люди смотрели им вслед. Ни на кого не обращая внимания, граф и генерал дошли до церкви Святого Духа, сверили часы с часами на церкви и очень церемонно простились. Некоторые потом говорили, что в Ревеле снимали фильм.