Андрей Иванов - Харбинские мотыльки

— Да, да, мельчает человек, что тут говорить! И здоровье тут не при чем. Оно тоже меняется, не в отдельных людях, а во всех! Что-то влияет извне, как погода: больше солнца и все питательно, а другой год — пустое! Так и время уничтожает людей, собирает урожай, как стихийное бедствие, а говорят, болезнь… Ерунда! Болезнь иногда так же необходима, как хрипотца. Раньше подагра была у всех, и ничего! Раньше чуть что — кровопускание, пиявки. И помогало от всех болезней! А теперь, — доктор махнул рукой, глянул в сторону хозяина, — сами не знают, от чего лечатся. Потому что не больны, а как бы это сказать — не уродились в целом, вот и болит там и тут. Посмотрите, например, на Федорова, он так измучился! Еле ноги волочит.

Художник улыбнулся и кивнул, доктор заказал еще коньяку.

— Смерть не имеет объяснения, — говорил он, — объяснить можно конкретный случай, описать, найти лекарство, но первопричина нам останется неизвестной. Почему именно этот человек и именно в этот час? Можно спасти пациента, так нет — он поедет в какое-нибудь село и спьяну угодит в колодец годом позже, и что? Бороться с болезнью надо, но я думаю, что болезнь — это инструмент, который всего лишь сопутствует чему-то, что приходит извне забрать человека, фатум, а все говорят: болел, боролся, спился, надорвался и так далее. — Доктор посмотрел на него с прищуром. — Что-то и вы плохо выглядите, Борис. Опять бессонница?

— Да, бессонница.

— Бросайте курить.

— Зачем?

— У меня есть от бессонницы безобидное средство. Да и копеечное, надо сказать.

— Вы знаете, я сейчас остался без работы. Тидельманн закрывается.

— Все-таки не выдержал старик, — вздохнул доктор. — И что будет вместо ателье, не знаете?

Ребров с удивлением посмотрел на него: какая ему разница, что будет вместо ателье? Ему-то какое дело?

— Просто я там рядом живу, — улыбнулся д-р Мозер, прочитав взгляд Бориса.

— Нет, не знаю…

— Видно, не тянет здоровьечко, не тянет, — загадочно произнес доктор, — сам я Тидельманна не лечил, но по одному цвету лица, глазам и мешкам под глазами многое можно сказать…

— Вот как? — машинально произнес Борис, а сам задумался, что никогда ничего не замечал, ему казалось: крепкий старик, немец, мощный, богатый, властный, всегда в деле, и что конца этому ателье не будет…

— Да, почки, печень, сосуды… А если послушать, о-о… Там и сердце наверняка! По нему видно, баловал себя изрядно. Женщин любил, а? Ведь так?

Борис отвел глаза, — никаких женщин подле Тидельманна он не замечал.

— Забот у него много, — продолжал доктор, — две семьи на себе тянуть, шутка ли? Да еще родственников у него… Мы — соседи, можно сказать, часто и кофе вместе пили. Он ко мне заходил, гуляли по городу, у пруда, а потом в «Эрнест» или «Филипыч»…

Для Бориса и это было неожиданностью: «Филипыч» и герр Тидельманн — это не вязалось. Вида не подал, спросил со скукой в голосе:

— Так вы, значит, лечили его?

— Нет, говорю же — не лечил. Мы кофе пили вместе по-соседски.

— С коньяком небось.

— С коньяком, с коньяком, это точно. Лечится он в Берлине, ездит в Баден, кто-то у него там, ведь он наполовину австрияк! Говорит, доктор ему настоятельно посоветовал диету соблюдать. Так он сменил свиной шницель на куриный. Представляете? Я не удержался и рассмеялся. Вот так диета!

— Да, поесть герр Тидельманн любит…

— И игрок — страсть какой!

— Игрок?..

— А вы не знали? На ипподром с директором табачной фабрики и этим как его… мусью вашим…

— Мсье Леонард?

— Да, с мсье Леонардом, втроем.

— Так и мсье Леонард тоже игрок?

— А как же! Еще какой игрок! Я их всех вместе на ипподроме часто видел.

— Так и вы, доктор, тоже на лошадей ставите?

— Нет, боже упаси! Я не играю, я — развеяться хожу. Знаете, покричишь, покричишь, руками в воздухе помашешь, тростью о лавку хряснешь — и пары выпустил, домой идешь как новый. А Тидельманн азартный, трясется, когда на последний круг заходят, кричит и краснеет, весь заливается краской, аж багровеет. Странно, что вы не знали про ипподром…

Борис почувствовал себя неуютно; ему захотелось уйти или заговорить о чем-нибудь другом, но сделать это так, чтобы д-р Мозер не заметил, чтоб тому не показалось, будто он убегает от его слов.

Кажется, краснею. Он вытер испарину платком.

— Кофе с коньяком, — кивнул д-р Мозер, улыбнувшись.

— Да, опять спать не смогу.

— Вот, погодите. — Доктор полез в саквояж, щелкнул, достал пузырек. — Держите!

— Что это?

— За полчаса до того, как ляжете, примите, будете спать как убитый.

Борис спрятал пузырек в карман. Рука его ткнулась в конверт с бумагами, который ему выдал Тидельманн. Письма с его рекомендацией: на эстонском рукою секретаря, и на немецком — сам он писал. «Будете в Германии, может пригодиться, — сказал старик, на прощанье пожимая руку. — Да и вообще, если в Германии будете, напишите мне!» Там была и карточка с его адресами в Австрии и Германии; чек на несколько крупную сумму.

А ведь для меня Т. был чем-то вроде трамвая: сел и поехал, и все двадцать лет так и ехал… Т. для меня был просто хозяином. Стыдно признаться, но почти ничего, кроме хозяина, я в нем не видел: хозяин, который должен дать работу и эту работу оплатить. Я на него даже сердился, когда не было работы. Но и сердился я на него как-то не так, как сердятся на человека, а как на лошадь или неисправный механизм. Вот и к фрау Метцер у меня почему-то те же чувства.

— Вот и домовладелка моя, кажется, готовится уехать, — сказал он, чтобы заглушить мысль. — И сверх всего этого надо хлопотать о подданстве.

— Надо, конечно.

— Так что никакое лекарство тут не поможет.

Доктор вздохнул:

— Да, лекарства против таких вещей нет. Но поверьте мне, я вам дал нечто такое, что заставит вас спать хотя бы.

— Я, конечно, попробую, спасибо… Спасибо!

— Ну, а как ваше зрение? С тех пор не падало?

— Нет.

— А с наступлением сумерек?

— Нет.

— Овощное рагу.

— Только этим и питаюсь — на мясо денег не хватает.

— Заходите к нам раз в неделю, пообедаем.

— Вот только подыщу угол…

К ним подошел потный хозяин кафе, попросил пересесть за другой столик:

— Прошу прощенья… Ради всего святого, такое неудобство… Все венские стулья на продажу… Извините… Вот некстати приехали, ждут, надо все успеть, склады закрываются, потом не будет возможности… Позвольте, простите… Все идет с молотка!

— И эти стулья? — спросил доктор, с улыбкой поглаживая венский стул, на котором вот только сидел.

— Да, именно эти стулья. Сюда, пожалуйста.

Подвел к низенькому невзрачному столику, на котором уже стояли приборы, рюмки с коньяком, кофе.

— Это от меня.

И убежал. Сели.

— Да, бегут немцы, — сказал доктор, старый стул под ним согласился. — Мои пациенты, русские немцы, почти все уехали, и почти все в Финляндию. Говорят, что оттуда подадутся в Швецию. Очень путаный маршрут. А вы что не уехали? Вы, кажется, собирались в Аргентину… или Парагвай…?