Виталий Амутных - Русалия

— Господу нашему Иисусу Христу и отцу его и святому духу слава и держава во веки веков! — в ужасе возопил Константин, и тотчас оказался вновь в прежнем окружении; множество глаз было устремлено на него, и в каждой их паре читалось нетерпение поскорее заполучить свой кусок только что освежеванной добычи.

И тогда первое дуновение надежды легко коснулось его воспаленного мозга… Вместе с тем ничего грандиозного не произошло, просто ему вдруг отчего-то стало несколько легче дышать, да еще лицо Романа вдруг перестало казаться таким уж адским: этот громадный наглый нос, в котором будто сосредотачивалась вся нечеловеческая воля этого человека, как-то обвис, и потух блеск щетины на скулах, и царственные очи стали глазами никчемного старичишки.

— Видимо, нелегко было сделать такой выбор, — говорил Константин, все увереннее возвращаясь взглядом к глазам, некогда гибельно магнетизировавшим его. — Но любой крещеный человек знает, что нет достойнее занятия на земле, чем непрестанное вознесение хвалы Всевышнему.

Он осенил себя крестным знамением, и все последовали его примеру.

— Мы благодарны тебе за все, что сделал ты для Ромейской державы: ты возвел от основания церковь и монастырь святого Пантелеймона, ты восстановил и сделал прекраснее прежнего монастырь Мануила, ты отстроил немало прекрасных городов в Македонии и Фракии, ты всегда заботился о стариках и неимущих, странниках и убогих, сооружая для них приюты и гостиницы. И за это, несомненно, воздастся тебе в твоей новой жизни.

Крестное знамение.

— Любуясь тобою созданными дворцами и тобою взлелеянными великолепными лугами, мы всегда будем вспоминать твое усердие, положенное во благо нашей державы. А ты в это время совместно с благочестивейшим Полиевктом и своим духовным отцом — сиятельным Сергием будешь молить Господа за нас, грешных, пока только мечтающих о такой возвышенной жизни. Я же и твои сыновья, возглавив державу, не пожалеем усилий, чтобы она как всегда восхищала наших друзей и страшила наших врагов, раз уж на нас возложена свыше забота о ней. Ведь, как говорил в святом благовествовании Иоанн: «Не может человек ничего принимать на себя, если не будет дано ему с неба».

На лице Романа Лакапина по рытвинам морщин, словно по оросительным каналам поля, бежали потоки слез, скапливаясь в короткой седой бороде, и капая-капая-капая на восточный орнамент многокрасочного каменного пола. Видимо, не только Константин был впервые свидетелем слез этого еще совсем недавно железного человека.

И вновь движение завладело пространством, оно подхватило и самого Константина, несло вместе с какими-то людьми сквозь отбивавшую торжественный ритм геометрию архитектуры, заплетало в причудливые орнаменты, смешивало реальных людей с их обобщенными живописными силуэтами, пока наконец не доставило его, уже едва не терявшего сознания от психического изнеможения, в спальную. В дополнение к общему устатку отвратительно заныла печень, к тому же отчего-то начало пучить живот, и злосчастный василевс алкал только одного, — поскорее добраться до ложа, остаться одному и забыться целительным сном. До ложа ему добраться задалось, но напитавшее Дворец оживление ни в какую не хотело отпускать его от себя. Едва жидким седалищем он коснулся мягких тюфяков, как в его покои решительным шагом вступила жена Елена вместе со своим братом, младшим из вероломных сыновей Романа — Константином.

Маленькая толстенькая Елена подсела к мужу на край широкого лежака, совмещавшего черты римского ложа и восточного дивана, взяла его вялую руку в свои ладони и, заглянув в его отсутствующие полумертвые глаза, пролопотала сладким голосом:

— Устал, мой повелитель? Сейчас мы уйдем, и ты уснешь крепким-крепким сном.

Константин встрепенулся, — в словах жены ему почудилась какая-то недобрая двусмысленность. Но Елена продолжала гладить его руку, а брат ее стоял напротив, время от времени нервно переминаясь с ноги на ногу. Был он ростом пониже Стефана, но выше своего отца. И хотя в лице его без труда обнаруживались характерные для всех Лакапинидов черты, — крупные любострастные губы, жадно раздувающийся при дыхании массивный нос, смоляная со звонким серебряным отливом обсидиана густая поросль на лице, переливчатая поволока глаз, — характера он был весьма отличного; порывистый в движениях, неуравновешенный, в любой момент от него можно было ожидать непредсказуемой выходки.

— Отца повезли на остров, — говорила Елена. — Надеюсь, там, в Гавани Офра, ему не будет слишком одиноко. В конце концов еще в дни своего процветания он возвел этот монастырь, постриг туда восемьсот монахов, положил им хорошее жалование, и, мне кажется, предусмотрительно отдал его в руки этого… брата магистра Косьмы… Сергия! Он не может не быть отцу благодарен. Хотя… конечно, нас ценят и любят, пока мы в силе, — она шумно вздохнула, довольно неестественно изобразив невнятную печаль. — Брат хотел говорить с тобой. Извини, что мы посягаем на твой покой, но, сам видишь, обстоятельства сильнее любого из нас.

— Как видишь, мы с братом сдержали свое слово, — неторопливо заговорил Константин Лакапин, излишними движениями давая выход переполнявшей его тело энергии, и при том не удосуживаясь снять с лица выражение отвращения, — престол наместника Всевышнего на земле твой. Конечно, ты весьма поверхностно знаком с теми усилиями, которые были положены…

— Да, да!

— Но подписывать красными чернилами грамоты придется все-таки тебе. И для того, чтобы начатое имело благоприятное продолжение… Там, за дверью, дожидаются Мариан Аргир, Мануил Куртикий, Василий Петин…

Константин вновь тревожно встрепенулся, оглянулся на дверь, бросил растерянный взгляд на Елену и заморгал округлившимися глазами.

— …Филипп, стратиг Диоген. И еще несколько человек, кто обеспечил твоей жизни счастливые, я надеюсь, перемены…

— Я очень благодарен тебе и Стефану, и всем, кто нашел в себе мужество постоять за справедливость, — не слишком уверенно подал голос Константин и вновь посмотрел на дверь, которая была столь неумеренно инкрустирована слоновой костью, золотом, цветными камнями и перламутром, что нельзя было с уверенностью сказать, из чего же она была сделана, — счел своим долгом вернуть трон, на котором двадцать пять лет… который… Ведь дело не в том, что верные сыны отечества, такие, как ты, и… те люди… сочли своим долгом возвратить священный трон законному наследнику ромейской власти… А в том, что справедливость… Да, справедливость…

Младший Лакапин поморщился.

— Но зачем там эти люди? — с придыханием выговорил Константин.

— За все нужно платить, — был ответ. — Тем более за справедливость.