Виталий Амутных - Русалия

Второй обед, на который пригласили русскую княгиню, был обставлен куда как умереннее первого. Проходил он в триклинии покоев царицы. Убранство этой залы выглядело значительно скромнее, и только чудовищные каменные цветы на серебряных стеблях, торчавшие из порфировых чаш, понаставленных вдоль рябых мраморных стен, неприятно поражали своей драгоценной бездушностью. Приглашенных так же оказалось много меньше.

На этот раз Ольгу усадили за стол рядом с Еленой, ее сыном Романом и еще кое-кем из царской семьи. Константина за столом не было.

— Мне так нравятся русские лисы! — беззаботно молола языком Елена. — Я не раз говорила василевсу: уже ради одних этих лис нам необходимо иметь самую крепкую дружбу с русской княгиней. Это, конечно, шутка. Но когда твои, Ольга, люди привозять в Царьград меха, я прежде требую показать их мне и первой выбираю самое лучшее.

— Я рада, что это так, — покорливо поддерживала беседу княгиня, прямо глядя в набеленное и нарумяненное лицо августы.

— А мне гораздо больше нравится мех… такого белого маленького зверька… — поддержала разговор сидящая рядом средняя дочь Елены Феодора, крепкая дородная баба, едва ли не единственная за этим столом за обе щеки уписывавшая все, что на нем ни появлялось.

— Горностай? — улыбнулась ей Ольга.

— Да, горностай! Кажется…

— Ах, какое удовольствие сидеть с тобой за одним столом и вот так приятно беседовать! — вновь вступила августа. — Непременно попробуй вот эти сирийские финики, в них запечены пупки дроздов. Знаешь, Ольга, мне всегда казалось… Послушай, теперь ведь у тебя есть второе имя. Такое же, как мое — Елена. Можно, я буду тебя называть этим именем?

— Если августе это будет приятно…

— Ах, приятно, приятно! Получается, что теперь у ромейского автократора как бы две супруги с одним именем, да? Это, конечно, шутка. Мой удел — земной. А ты у него как бы духовная жена…

— Да ведь он мой крестный отец, — принужденно отшучивалась Ольга, — как же я могу быть его женой? Сама ведь знаешь, что за христианами такого не водится.

Она отпила вина из разложистой серебряной чаши, изображавшей тыкву, на боках которой были вычеканены яблоки и груши, а рукоять изображала змею, отпила, чтобы промочить постоянно пересыхавшее горло.

— Пью чашу великого царя ромеев — Константина [346] Пить чью-либо чашу значило пить в честь кого-нибудь или за чье-либо здоровье. ! — провозгласила с некоторым запозданием княгиня и закашлялась. — А где же мой благодетель?

— А он сейчас, я думаю, как раз пьет чашу великой русской княгини в той палате, где собраны твои послы, и твои купцы… Но он, разумеется, не может не проститься со своей крестной дочерью, — Елена так же отпила из высокого золотого чешуйчатого кубка. — Ведь я слышала, что ты на днях покидаешь нас?

Ольга покрутила оказавшуюся под рукой покрышку своей чаши, на вершине которой помещался маленький козлоногий человечек, играющий на свирели, будто бы заинтересовавшись прихотливостью серебряной фигурки, а затем отвечала по возможности бесстрастно:

— Да. Пора уже.

— Но я надеюсь, мы ничем не разочаровали тебя. Все случилось так, как ты хотела?

— О, вполне.

Константин вместе с наперсниками, назначенными ему обществом, явился как раз тогда, когда разговоры почти совсем прекратились, и только ненавидящие взгляды, неспособные укрыться за учтивыми личинами улыбок, схлестываясь друг с другом, калили воздух над столиком цариц. Вновь прочие участники обеда, восславляя царя, полезли на пол. Ольга приветствовала Константина коротким кивком головы.

— Мы с княгиней говорили… — начала было Елена, но Ольга более не церемонясь перебила ее.

— Вот уже девять, нет, десять дней живу я во Дворце и только однажды могла говорить с тобой, царь ромеев. И что это был за разговор? Неужели ради того, чтобы глядеть на плясунов поборола я столько верст? Права августа, что мне уж пора домой отбывать…

— Да нет! Я же о том… — сробевшая от напора северной гостьи завертела головой Елена.

— Напротив, нам очень даже… — поддержали ее другие женщины.

— Права, права, — не останавливалась Ольга. — Здесь, у вас, неприметно, а в наших краях скоро белые мухи полетят. Пора. Только что ж я так… Хочу говорить тобой, царь. Хочешь ли ты того же?

Вытянутое лицо Константина будто сделалось худее прежнего, и нос точно высунулся вперед и заблестел. А взгляд его пойманной мышью кидался от лица к лицу своих приверженцев, ведь самодержец вовсе не хотел повторить печальный опыт своего предшественника — Романа Лакапина, а значит, он должен был умудриться проницать в их мысли. Но тут он различил направленный на него с одного из ближайших столиков нежно-ненавидящий взгляд своего протовестиария Василия Нофа, который со дня последнего переворота с легкостью выдавил из нового автократора одно за другим назначение патрикием, паракимоменом да еще и управляющим синклитом. Константин поймал этот негнущийся взгляд узеньких глазок, смотревших на него с нежно-розовой самодовольной жирной рожи, и тотчас предложил русской княгине небольшую прогулку по дворцу царицы.

— Что же это получается, царь? — горделиво развернув плечи и прямо глядя перед собой говорила Ольга, идя рядом с Константином, шествуя мимо золото-каменных достоинств царского дома. — Скажи мне без околичностей, звал ли ты меня сюда или мне это только почудилось?

Сейчас с ними не было толмача, и потому княгиня, поразмыслив, повторила последнюю фразу, соорудив ее попроще:

— Скажи правду, звал ты меня?

— Для моей державы посещение столь мудрой и великой властительницы всегда желанно.

— Нет ты скажи: звал или нет.

— И я, как правитель ромеев, не могу не оценить твоего внимания.

Ольга тяжело и открыто вздохнула:

— Конечно… когда у вас тут говорили прямо… Ладно. Ну вот я здесь. Чего же ты хочешь от меня?

— Наша жизнь преходяща, — принялся наигранно растягивать слова и понижать голос Константин, — и время сейчас задуматься, кому ты дашь отчет в совершенных за жизнь прегрешениях и в своей вере, когда наступит судный день. Теперь ты знаешь, что Христос и есть судия. «Не воскреснут нечестивые на суд, ни грешники на совет праведных, потому что знает Господь путь праведных, и путь нечестивых погибнет», — говорил Давид…

— Ну про Давида за эти дни я немало слышала. Про Моисея… — зло усмехнулась княгиня. — Теперь давай о деле говорить. Чего же хочет твоя премудрость?

— «Начало премудрости — страх Господень», как сказал… сказал Соломон, — Константин запнулся, поскольку сам заметил, что обилие цитат начинает придавать его речи некоторую смехотворность. — Издавна я лелеял мечту, чтобы золотой свет истинного Бога соединил наши державы, и мы вместе возрадовались ему с трепетом. И чтобы расточились наши враги, побежали прочь, исчезли, как исчезает дым, растаяли, как тает воск вблизи огня, и погибли бы грешники от лица Божия, а мы бы возвеселились.