Н. Северин - Перед разгромом

В нарядной толпе дам, окружавшей его, Аратов узнал княгиню Любомирскую и графиню Потоцкую с Розальской, за которой тенью следовал длинный Длусский. Но Дмитрию Степановичу даже и в голову не пришло остановиться на них взглядом; он продолжал искать глазами кого-то в толпе, а кого именно — этого он и сам не знал, но от ожидания его волнение усиливалось, и сердце сильно-сильно билось.

И вдруг в группе вокруг короля что-то произошло — все расступились, а его величество с приятнейшей улыбкой на губах поспешил навстречу двум женщинам, выходившим из соседней аллеи. Одна, в розовом платье, усыпанном бриллиантами и жемчугами, была княгиня Изабелла, а в другой, в белом, Аратов узнал свою жену.

Король с почтительным поклоном подошел к ним. Княгиня сказала что-то, указывая на свою спутницу, которая ответила на приветствие его величества низким реверансом. Он заговорил с нею, и она отвечала ему, не поднимая глаз, в большом смущении, краснея под восхищенными взглядами, устремленными на нее со всех сторон.

У княгини Изабеллы был торжествующий вид, и она с самодовольной улыбкой озиралась по сторонам, точно желая сказать: «Вот какую красавицу я вам привезла!»

Аратов стоял, как очарованный. Он даже не спрашивал себя: как попала сюда Елена и что произойдет для него от этой встречи! Он жадно всматривался в знакомые черты, прислушивался к звуку голоса Елены и ждал с замирающим сердцем, когда же он проснется, и видение исчезнет. Но оно не исчезало, и ему становилось жутко.

Он почувствовал на себе чей-то внимательный взгляд, обернулся и встретился глазами с пристально смотревшим на него князем Репниным. Таинственная завеса, застилавшая перед ним действительность, разорвалась, и ему все стало ясно.

Между тем праздник продолжался. После живых картин — фейерверк, представлявший храм любви в огне, после фейерверка — танцы на лужайке под открытым небом с ласково мигающими звездами. Потом опять фейерверк, но уже на воде, с изображением корабля в пламени, а там опять танцы, уже в залах дворца. Веселое оживление не прекращалось; удовольствие сменялось удовольствием, и в пылу любовных признаний под звуки оркестров и гастрономических наслаждений лакомствами и винами мало кто обратил внимание на ухаживание русского посла за супругой киевского воеводы, и на ее довольный вид после продолжительной беседы с ним. Прошел почти незаметно и другой инцидент: обморок хорошенькой пани Розальской… от жары и ароматов цветов. Она приехала на праздник совсем больная, бледная, с растерянным взглядом. Когда она лишилась чувств, ее хотели унести в уборную, но пани Анна заявила, что уедет с нею домой, и хорошенькую вдовушку, все еще в обмороке, понесли в карету в ту самую минуту, когда король начинал танцевать менуэт с таинственной красавицей, которую привезла княгиня Изабелла.

Об Аратове все забыли. Король вспомнил о нем только за ужином, когда все дамы разъехались, и за столом остались одни мужчины. На его вопрос: «Куда делся наш москаль?» — кто-то ответил, что Аратов скрылся еще до первого фейерверка.

Этим ответом его величество удовлетворился и больше не упоминал об Аратове в ту ночь, а когда на следующий день ему доложили, что Дмитрий Степанович еще во время праздника уехал в город со своим верным Езебушем, и по собранным справкам оказалось, что он в ту же ночь покинул и город в дорожной карете, король даже обрадовался такой развязке своей дружбы с москалем, всегда казавшимся ему человеком подозрительным и ненадежным, хотя он и забавлял его оригинальными выходками, остроумием и отсутствием нравственных правил. В последнее время Аратов, утрачивая беззаботную веселость, так досаждал королю неприятными замечаниями и бестактными выходками, что его общество становилось со дня на день невыносимее. К тому же и примирение с могущественными врагами обязывало короля к уступкам общественному мнению, враждебно настроенному против москалей и косо смотревшему на его близость с Аратовым. Одним словом, исчезновение последнего с варшавского горизонта произошло как нельзя более кстати, и оставалось только желать, чтобы он никогда больше не возвращался.

Возликовали и во дворце киевского воеводы, когда известие о бегстве москаля проникло туда. Правыми оказались те, которые относились недоверчиво к этому человеку, подозревая его способным на всевозможные преступления, даже на убийство. Торжествовал особенно аббатик. Разве не он первый догадался о злодействе проклятого схизматика? Разве он не стоял на своем даже тогда, когда за недостатком улик против Аратова никто не осмеливался выражать подозрения относительно таинственной смерти его жены? Разве он всегда не повторял, что этот человек способен на всякое злодеяние?

Когда все узнали, как равнодушно отнесся король к исчезновению своего любимца, и что русский посол сказал: «Надо надеяться, что мы этого господина здесь больше не увидим», — все спрашивали друг друга: неужели Розальская и теперь, когда все отвернулись от Аратова, будет продолжать упрямиться в своей любви к нему? Это было бы сумасшествие, бесовское наваждение, против которого позволительны самые крайние меры.

От печали и смущения бедная Юльяния не выходила из своих комнат, и, кроме Анны и Цецилии, никто ее не видел. Говорили, что она заболела и, к величайшему огорчению ясновельможной, упорно отказывается видеть доктора. Рассказывали, будто она с отчаяния покушалась на самоубийство. Да и мало ли что болтали во дворце киевского воеводы, где все были заинтересованы романом вдовушки с ненавистным москалем.

Сестра Фелицата даже помолодела от предвкушения приятных перспектив в ближайшем будущем. Она убедила старших резиденток и ближайших к ясновельможной компаньонок, панну Джевецкую и панну Недзелковскую, в необходимости обратиться за помощью к известному заклинателю духов, бенедиктинцу отцу Моисею, и эти панны ожидали только удобного случая, чтобы умолить госпожу последовать благому совету такой компетентной личности, как сестра Фелицата. А последняя тем временем в своих беседах с дворскими девицами о черте и чертенятах грозно восклицала:

— Пора, пора пригласить в этот дом отца Моисея! Пора окропить здесь все углы святой водой и прочесть молитвы и заклинания, от которых бесы рассыпаются прахом! Пора очистить воздух! А как это сделать, я вам могу сказать; я сама помогала отцу Моисею в борьбе с нечистой силой. Мы изгнали из матери Клеопатры пять бесов, из сестры Анжелики — восемь! Когда бесы овладевают человеком, он уж сам себе не принадлежит: и сердцем, и умом его, и волей владеет сатана. За него думает, говорит и действует дьявол. Тот, кто хоть раз видел бесноватого в ту минуту, когда из него изгоняют бесов, сомневаться в этом не может, потому что он видит чертей так, как я вас теперь вижу! Они вылезают у него из ноздрей, из ушей, изо рта! О — это страшное зрелище! Не всякий его может вынести!