Н. Северин - Перед разгромом

В то утро Андрей хлопотал ретивее обыкновенного. Его одновременно видели в стольких местах, что только диву давались, как это ему удавалось везде поспевать. Он успел до полудня побывать и в поле, и в лесу на рубке леса, подогнать плотников, строивших новый сарай, и на реку сбегать версты за три. Возвращаясь назад, он увидал мчавшуюся по дороге дорожную карету, и у него дух захватило от волнения и; страха.

«Вот оно! Дошло наконец!» — подумал он, направляясь к перекрестку, мимо которого должен был проехать экипаж.

С козел его увидал Федька и толкнул в бок Степана, указывая на управителя, остановившегося при дороге с обнаженной головой, выжидая удобного случая поклониться барину. Но Владимир Михайлович, хотя и глядел в окно, не заметил Андрея; его блуждающий взгляд рассеянно скользил по мелькавшим перед ним предметам, ни на чем не останавливаясь.

Когда карета, проехав мимо него, покатилась дальше, Андрей вздохнул свободнее и, не торопясь, последовал за нею к дому.

«Кучер с камердинером видели меня, и если, приехав домой, барин спросит обо мне, они скажут, что я выходил на дорогу приветствовать его. Не бежал, значит, от суда-расправы. Ну а там, что Господу угодно, то и будет!» — думал он.

Лошадей уже отпрягли, и кучер проваживал их за околицей, когда управитель степенной походкой вошел на задний двор и направился к стоявшей особняком кухне. Заглянув туда, он увидал жену, хлопотавшую у жарко топившейся печки, и умилился, глядя на нее: такая она показалась ему красивая в затрапезном сарафане, с засученными рукавами: грудь и руки белые и полные, губы алые, щеки от жара раскраснелись, а глаза, что звезды, ласково светились под озабоченно сдвинутыми темными бровями. Неожиданная струя нежности затопила Андрею сердце и вызвала на глаза слезы умиления.

«Добрая ты моя, умница, как собака, мне преданная! В какой омут бедствий тащу я тебя за собою с малыми детушками! — подумал он. — Эх, как счастливо можно было бы нам с тобою век прожить, кабы лукавый не попутал!»

Он с тяжелым вздохом облокотился на подоконник. В нем проснулись и отеческие чувства, захотелось видеть всех своих милых вокруг себя в эту роковую минуту — быть может, чтобы почерпнуть в их любви сил на предстоящую пытку.

Увидав мужа, Маланья подбежала к окну.

— Барин приехал. Не пивши, не евши со вчерашнего дня, — поспешила она сообщить. — Натощак из Малявина выехал. У меня пирожок был замешан с утра, посадила скорехонько в печку, сейчас подадим, — продолжала она, по-видимому, спокойно, но в глазах ее читался тревожный вопрос: что случилось?

— Это хорошо, что ты догадалась барину пирог испечь. А куда ты детей упрятала? — спросил Андрей, любовно глядя на нее.

— Опять, как вчера, к пчельнику услала. Чего им тут околачиваться? От их крика и у нас с тобою голова иногда трещит, а барину и подавно беспокойно. Не привык он к детям, еще своих ведь нет, — ответила она с улыбкой на прояснившемся лице. «Если про детей вспомнил, значит, ничего особенно страшного не произошло», — подумала она и поспешила объявить, что барин, как приехал, так умыться спросил, а теперь переодевается. — А у меня тем временем пирог-то отлежится, — прибавила она.

В кухне, опрятной, чисто выбеленной, она была не одна. Несколько баб мыли тут столы и лавки, щипали дичь, настрелянную в лесу, и потрошили рыбу.

— Порядок делаем, чтобы питерский повар нас свиньями не обозвал, — сказала Маланья мужу, обратившему на это внимание. — Сейчас придет сюда стряпать, надо ему все приготовить.

Говоря это, Маланья исподлобья взглядывала на мужа, мысленно спрашивая себя: «Чего он тут стоит, на наше бабье дело смотрит, точно хочет что-то сказать, да не смеет».

Никогда не видывала она мужа таким смирным да смущенным. Точно виноватый, словно прощение в чем-то хочет у нее просить.

В этот момент прибежал в кухню Федька с приказом скорее подавать кушать барину.

— За стол уже сел. О вас спрашивал, Андрей Иванович, — обратился он к управителю, заметив его перед окном. — Приказал вас послать к ним, когда с поля вернетесь. Давайте скорее пирог-то, Маланья Трофимовна, барин ждать не любит! — и, выхватив из рук Маланьи блюдо с пирогом, он побежал с ним в дом.

Андрей, постояв немного в нерешительности, отправился в амурный домик. Он застал барина за столом и, не будь так расстроен, перемена, происшедшая со вчерашнего дня в Грабинине, несомненно привела бы его в изумление, и вместе с тем он убедился бы, что не гнев, а совершенно другая причина озабочивает его господина, лишает аппетита и заставляет подолгу задумываться над тарелкой с нетронутым пирогом.

И Федька был не тот, что вчера. Тревожно следя за каждым движением барина в ожидании приказаний, он по временам взглядывал на Андрея, точно приглашая его подивиться тому, что делается с барином. Но Андрей ничего не замечал и только встрепенулся, когда Грабинин спросил, точно очнувшись от забытья:

— Вернулся Андрей?

— Давно тут дожидается, — ответил Федька, указывая на дверь, у которой неподвижно стоял Андрей.

— А! Ну хорошо, оставь нас! — отрывисто обратился барин к Федьке, а затем, когда тот вышел, он, помолчав немного, объявил Андрею, что ему надо переговорить с ним.

Но, должно быть, приступить к беседе было нелегко. Не глядя на управителя, который, перешагнув порог комнаты, остановился в ожидании приговора, барин подошел к окну, мимо которого то и дело мелькали белые рукава и пестрые сарафаны Маланьиных прислужниц, и решил, что надо найти более уединенное место для разговора. Приказав Андрею следовать за собою, он торопливо вышел из дома и по парку направился к старому дому.

Шел он большими шагами, не оглядываясь на своего спутника, нервно помахивая шляпой, которую снял с головы, и, завернув в липовую аллею с черневшими в конце развалинами барского дома, дошел до заросшего илом пруда, с обломками мраморной колонны посреди. Тут он остановился и, порывисто повернувшись к своему спутнику, устремил на него взгляд, полный отчаянной решимости.

— Можешь ты сказать мне, братец, как у вас здесь делаются… наезды? — спросил он с запинкой.

— Наезды-с? — нерешительно повторил Андрей, которому показалось, что он ослышался.

— Ну, да, наезды… из мщения, с целью грабежа или чтобы увезти женщину… Мне надо это знать, понимаешь? — продолжал

Грабинин, недоумевая перед растерянностью своего спутника, в котором нельзя было узнать бойкого и словоохотливого собеседника, рассказывавшего ему на этом самом месте третьего дня про роман его деда с полячкой.

Но замешательство Андрея было недолгим; вспомнив совет монаха раньше времени не отчаиваться, он бойко ответил на предложенный вопрос:

— По-разбойничьи, сударь. Наедут с вооруженными людьми невзначай на чужую усадьбу, рубят, жгут и в суматохе похищают то, за чем явились. Вот так и прошлой осенью пан Несмелковский выкрал себе невесту, дочь бочага Матары, а пан Грабчевский вывез из усадьбы мызника Джаншевского его жену. Слышал я также про наезд на Волыни пана Трипольского на свое собственное имение, которым воровски завладел его опекун. Великое множество людей погибло при этом наезде, и сам молодой Трипольский был убит. Много лет тянулось дело и кончилось тем, что опекун вышел из суда оправданным. Слыхал я также про наезд князя Сангушки на пана Кордыша из-за документов. Но ведь это в Польше делается, там люди ни совести, ни закона не знают, у них с деньгами все можно, богатый да знатный всегда прав оказывается. Обиженный плачься, кому хочешь на несправедливость, нигде заступы себе не найдет.