Н. Северин - Перед разгромом

Но долго раздумывать ему не дали. Вероятно, заслышав над головой шорох, монах снял тяжелый крюк с петли и раздвинул ставень настолько, насколько это было нужно, чтобы разглядеть посетителя, а затем, узнав Андрея, немедленно вышел к нему другим ходом, с противоположной стороны.

Это был высокий и чрезвычайно худой человек неопределенных лет, бодрый и живой, как юноша, с белой, как у старца, бородой, от которой его лицо с резкими чертами и блестящими глазами, казалось моложавым. На нем была монашеская ряса из порыжевшего от времени сукна, подпоясанная веревкой, с засунутыми за нее деревянными четками и киижалом в серебряной оправе. На его всклоченных белых кудрях была надета скуфейка из потертого бархата.

— Андрей Иванович! Здорово! Я тебя поджидал, — проговорил он с довольно сильным малороссийским акцентом, протягивая посетителю руку с длинными бледными пальцами, по которой, даже не взглянув в его лицо с породистыми красивыми чертами, можно было узнать в нем барина.

— Да, батька, кое о чем надо посоветоваться с тобою, — ответил Андрей, подозрительно косясь на дверь и понижая голос. — Думал застать тебя одного.

— Подожди маленько, этот сейчас уйдет. Ему путь до места не ближний, а до ночи надо поручение исполнить. Это — пана Мальчевского паюк, Стаська.

— По голосу его, паршивца, узнал, — с досадой прошептал Андрей. — Не догадался бы, что я к тебе пришел. Дело мое — потаенное, батька. Так меня теперь прижало, что собственной тени опасаюсь.

— Ничего он не узнает. Схоронись тут в кустах, а я его подальше выведу, до коня у медвежьей берлоги, и скоро к тебе вернусь.

С этими словами монах спустился назад в пещеру, а Андрей отошел на несколько шагов и опустился на землю за кустами. Ждать ему пришлось недолго: вскоре он услышал, как монах с посетителем вышли из подземелья в лес, а затем минут через десять монах подошел к нему один и, усевшись рядом с ним на траву, спросил, что у него за дело. Андрей рассказал про неожиданный приезд барина и про свои опасения, чтобы малявинская старая барыня не внушила ему подозрений на управителя.

— Уж это непременно, что она нажалуется ему на тебя, — внимательно выслушав его, сказал тот, которого называли монахом. — Сколько раз говорил я тебе — не только ей, но и всем угождать, чтобы тебя не выдали!

— Не умею я так, — мрачно проворчал Андрей. — Пробовал, ничего не выходит. Чтобы всем угодить, лисий хвост нужен, а его у меня нет.

— Зачем же тогда на мошенничества пустился, когда лисьего хвоста у тебя нет? В твоем положении с одними волчьими зубами ничего не поделаешь. С волчьими-то зубами только разбойничать можно, а на мошенничество хитрость, притворство да двоедушие нужны; надо уметь лебезить, врать да святошой притворяться, при случае слезы лить и никогда в сердце жалости не допускать, надо быть предателем, как Иуда, с лобзанием предавший нашего Спасителя.

— Никогда я Иудой не был и не буду! — вскрикнул Андрей, удивленный сравнением приятеля.

— Так иди в разбойники, — заметил с улыбкой монах.

— Ив разбойники не пойду. Ты меня, кажется, совсем нехристем считаешь, — угрюмо возразил Андрей.

— Да христианского-то в тебе мало, это я тебе и раньше говорил. Ну, да благодать-то не всякому дается, и во всяком случае вымолить ее надо, кровавыми слезами вымолить. И сдается мне, что твое время приспело от греховного сна очнуться. Господь по своей благодати вспомнил про тебя, если испытание тебе посылает, надо тебе, значит, перед Ним оправдаться.

Монах смолк. Молчал и Андрей, низко опустив голову и тяжело вздыхая. В его сердце заползало чувство раскаяния и умиления; хотелось плакать и каяться. А монах молился; тишина, царившая вокруг них, нарушалась его вздохами и шепотом скорбного воззвания: «Господи, помилуй нас, грешных», — вырвавшегося из глубины его души так искренне, что его настроение не могло не передаваться его собеседнику.

— Ну, помолились, а теперь давай совет держать, братец, — сказал монах, с добродушной усмешкой взглядывая на взволнованного посетителя. — С чего это твой барин так скоро надумал к старухе ехать? От кого он про нее слышал?

— Сама за ним прислала. Донесли ей, что утром он через Малявку вброд переправлялся, ну и прислала Ипатыча звать его к себе. А не дальше как в прошлом месяце, один тут паренек из Малявина сказывал, что их старая барыня на меня рвет и мечет за их Акимку, будто тот от меня озорства и своевольства набрался. На одной из наших девок задумал он жениться и приходил просить, чтобы в промен его к нам вместо Кондратия бобыля взять, и я обещал ему похлопотать об этом. Вот и вся моя тут вина. Вором старая карга меня обозвала, грозилась барину про меня отписать.

— А ведь отписать-то есть о чем, Иваныч?

Андрей промолчал.

— Понимаешь ты теперь, что я правду тебе говорил зимой, когда ты хвастался, что две тысячи десятин земли у татар купил на те деньги, что с амурного домика выручил? Вот оно и отзывается. Лиходеев у тебя много. Зачем расплодил?

— У кого их нет, батька? Иной и рад бы так действовать, как я, да ума не хватает, вот и злобствует.

— А теперь, когда тебе казнь подходит, Бога будут благодарить, что ума им на злые дела недодал, — подхватил монах. — Ну, да рассказывай дальше!

— Чего тут рассказывать? — махнул рукой Андрей. — Все сказано: сам должен понимать, для чего старая карга за нашим барином послала. Весь день он с ней одной проведет, и чего только она ему не наскажет!

— Она в доме не одна, Аратов тоже в Малявине.

— Когда же он успел приехать? Вчера Ипатыч сказывал, что раньше как на будущей неделе, его не ждут.

— Приехал, говорят тебе. Последнюю неделю он все в Киеве с поляками путался. У Лосунского выиграл в одну ночь десять тысяч червонцев и сейчас у еврея Фогеля бриллиантов да жемчугов на три тысячи накупил, чтобы, значит, вдвое дороже перепродать за границей. Камни-то у известного лица выкрадены, надо было скорее сбыть. Такого случая Аратов никогда не пропустит. Ловкач!

— Этому все с рук сходит, — со вздохом заметил Андрей, — потому что барин.

— И вовсе не от этого, а потому, что Господь от него уже давно отступился, — строго поправил его монах. — Ему сам черт помогает. Всякого Аратов может провести и обворожить; даже жиды к нему льнут, его ловкостью в обманах восхищаясь. А все же ему в конце концов несдобровать! Затеял он теперь с Зарудным да с Квашнинским недоброе дело — у Сокальского дочку для Мальчевского выкрасть. Этот давно в нее влюблен, а еще больше — в карбованцы Сокальского. Засылал сватов и получил гарбуз; не захотел Сокальский за мотарыгу единственную дочь выдать. Обозлился отвергнутый жених и задумал невесту наездом достать. Сейчас их Стаська рассказывал, что они со вчерашнего дня Аратова по всему околотку ищут, чтобы передать ему письмо от их пана, и наконец кто-то надоумил их узнать про него на мызе Розальской. Там им сказали, что он домой в Малявино уехал. Стаська туда поскакал, а мимоездом ко мне свернул отдохнуть и кое о чем со мною посоветоваться. Затеял их пан дело преопасное. На днях пан Сокальский так опился и объелся у Гродзинского, что домой его замертво привезли, и он лежит теперь в постели, ни рукой, ни ногой пошевелить не может. Вот и надумал Мальчевский этим воспользоваться, чтобы наезд сделать. Подкупили сокальского паюка Иозефа да прислужницу молодой панны. Мальчевский обещал раздать сто червонцев челяди своих приспешников, а Стаське посулил двадцать пять золотых за то только, чтобы непременно нашел Аратова и отдал ему письмо вовремя.