Борис Тумасов - Зори лютые

Обложившись подушками, хан сидит, поджав ноги, на совсем низеньком помосте. Ниже его, на ворсистом ковре, уселся визирь. Они вдвоем. Перед ними блюдо с бешбармаком, жареная баранина, обжигающие губы румяные чебуреки и нарезанный ломтями холодный овечий сыр.

Ни хан, ни визирь к еде не притрагиваются. Недвижимы. Слышно, как в тишине журчит вода фонтана да набежавший вечерний ветерок играет листьями в саду.

Но вот открыл рот хан, заговорил:

— Скажи, Керим-паша, ты много лет провел со мной, ел из одного казана, спал на войлоке у моих ног. Что делать мне? Московиты и литвины дары шлют. Послы их обивают мои пороги, ловят мою милость. Сигизмунд и Василий дружбу мне предлагают…

Высокий рыжебородый визирь с тюрбаном на голове прищурил один глаз, слушает.

— Ты мудрый, Керим-паша, о чем твои мысли, доверь мне.

Открыл визирь глаз, огладил бороду.

— О Аллах! Велик хан Менгли-Гирей, и безгранична его сила. Орда его подобна урагану, сметающему все на своем пути. Уже не потому ли падают ниц перед тобой московиты и литвины? В твоем славном Бахчисарае, великий хан, достаточно места для тех послов, и да пусть они живут в ожидании милости твоей. И да пусть гяуры надеются. Надежда — утешение слабых. Ты же, о Аллах, будешь водить орду и в Литву, и на Русь. Двумя руками неиссякаемой реки льются в твое могучее ханство золото и невольники. К чему, великий хан, тебе закрывать один из твоих рукавов?

Улыбка мелькнула на тонких губах Менгли-Гирея.

— О мудрый Керим-паша, ты прочитал мои мысли. Теперь отведай баранины, — и, поддев ножом огромный кусок, протянул визирю. — Могучий султан, чья милость ко мне безгранична, от сердца своего оторвал такую жемчужину, как ты, Керим-паша, и отдал мне. Аллах да продлит годы нашего султана.

— Аллах! — ответил визирь, склонив голову и приложив руки к груди.

Горбится Приволжье. Изрезано буераками и речками. Подпирают небосклон темно-зеленые леса. Низовые облака ползут, рвутся о верхушки сосен, виснут клочками, курятся по падям.

С бугра на взгорочек по дорогам и гатям резво бегут лошади. Иногда лес распахивается, и под конскими копытами расстелется вся в цветах, как девичий сарафан, луговина. А то потянет молочным сырым туманом по болотистой низине, скроет ездового на передней упряжи, не разглядишь. Зябко.

Тогда епископ Войтех ежится, задергивает шторку колымаги и долго дышит в широкий ворот сутаны, отогревается.

Проезжал Войтех по городкам и селам и от самой границы и еще далеко за Великими Луками всюду видел московские полки: конные и пешие, огневой наряд, воинов в большом числе. Но никто Войтеху в дороге преград не чинил. А наоборот, в Великих Луках князь Дмитрий и воевода Шемячич с честью принимали литовского посла, потчевали и велели смотрителям почтовых ямов посольство нигде не задерживать, на станциях коней лучших давать, менять незамедля и за прогоны с посла не взыскивать.

Скор и безопасен путь епископа Войтеха. Миновали Ржев, остался в стороне московский шлях. Ржевский боярин-воевода, прознав, что литовский посол повернул на Дмитров, зачуял неладное и спешно погнал гонца к великому князю Василию с уведомлением.

Князь Юрий приезду литовского посла рад, король Сигизмунд эвона какую честь ему выказал, выше великого князя поставил! Но в душе князя Юрия, однако, смятение. Коли дознается Василий, что наперед его, государя, с послом сносился, не миновать беды.

Спозаранку подхватился Юрий, места себе не найдет, ходит, раздумывает, никак не решится, принимать литовского посла либо нет. Один голос в душе шепчет: «Откажись, пускай на Москву отъезжает». Другой, вкрадчивый, масленый, над первым насмехается, в трусости уличает: «Аль не князь ты и не одного корня с Василием?» — «Хоть и князь, да не великий», — снова твердит первый голос и начинает злить Юрия. Князь трет бледный лоб, откидывает ребром ладони поредевшие волосы. У дверного проема останавливается, подзывает отрока:

— Обеги бояр, пущай после полудня сойдутся. Да пусть не ленятся, дело неотложное. Чаю, наслышаны, посольское.

Отрок проворный, на каблучках крутнулся, и нет его, а Юрий руки за спину и в пол уставился, раздумывает. Пожалуй, верно решил, епископа при боярах выслушать. Ибо о чем речь пойдет меж ними, Юрием и послом, Василию все одно донесут…

Посла принимали в горнице. Хоромина низкая, тесная, не то что кремлевская Грановитая палата.

Бояр — тоже негусто, с десяток по лавкам скучает. И родовитостью они московским думным уступают, и богатством. Но Юрий великому князю подражает, в кресле на деревянном помосте уселся, а литовский епископ перед ним стоит в отдалении, речь держит. Боярам любопытно. В кои годы такое случается, чтоб послы к ним в захудалый Дмитров-город заявлялись.

Хитро плетет речь епископ Войтех. И не от себя сказывает, а от короля. Улещивает князя Юрия: и мудр-де он, и княжение его разумное. Юрий доволен, губы в улыбке кривит.

Развернув свиток, епископ читает:

— «Брате милый, помня житье предков наших, их братство верное, хотим с тобою в любви быть и крестном целовании, приятелю твоему быть приятелем, а неприятелю неприятелем и во всяком твоем деле хотим быть готовы тебе на помощь, готовы для тебя, брата нашего, сами на коня сесть со всеми людьми нашими, хотим стараться о твоем деле все равно как о своем собственном. И если будет твоя добрая воля, захочешь быть с нами в братстве и приязни, немедленно пришли к нам человека доброго, сына боярского; мы перед ним дадим клятву, что будем тебе верным братом и сердечным приятелем до конца жизни».

Склонил голову Войтех, свернул пергамент в свиток. Ближайший боярин подскочил, передал Юрию. Тот задумался. Слаще меда слова посла литовского, но Сигизмунд далеко, а Василий — под боком.

Бояре перешептываются: как ответит князь Юрий литвину? Юрий же на бояр посмотрел, будто у них искал поддержки. Но те очи долу, не желают с князем глазами встречаться.

И тогда Юрий заговорил:

— Королю Сигизмунду приятель я по сердцу и братом желаю называться, видит Бог! — Юрий поднял указательный палец. — Заслал бы к нему боярина на клятвенное целование, да допрежь брата моего, великого князя и государя, не могу поступиться. Коли король с Василием замирится, и я с королем Литовским в мире и добром согласии буду на все лета! Верна ли речь моя, бояре? — Юрий взглядом обвел горницу.

Бояре загалдели:

— Верно речешь, княже!

— Мы литвинам не недруги, но почто их посол с государем Василием Ивановичем самолично не сносится? — выкрикнул молодой лобастый боярин. — Нам смуты меж нашими князьями не надобно!

Юрий покосился на него. Промелькнула мысль: «Вона что, боярин Нефед! А я гадал, кто в Васькиных доносчиках ходит? Вишь, московский радетель выискался!»