Борис Тумасов - Зори лютые

Глаза у Василия блеснули озорно, рот искривился. Версень на миг речь потерял, потом вдруг сорвался, откинул посох в сторону, подскочил к великому князю, кукиш ему под нос тычет, кричит, пеной зашелся:

— На-кось, Васька, выкуси! Постыло мне все! Терпим твое самовольство, а ты нас бесчестишь? Мы бояре, не холопы! Слышь, Василий, бояре!

Ахнули бояре. А великий князь побледнел, глаза округлились. Сграбастал Версеня за полы шубы, затряс:

— Вона ты каков, холоп! Давно приглядываюсь к тебе.

И, оттолкнув, повернулся к страже:

— Эй, кнутьем его! В пыточную!

— Казни, казни, сила твоя! Но по какому праву? — тряс кулаком боярин.

У Василия глаза кровью налились, возопил:

— В железо его! Почто медлите?

Накинулись на Версеня дворяне, свалили, поволокли.

Василий долго отдышивался, потом отер ладонью запотевший лоб, обвел всех тяжелым взглядом, остановился на Степанке. У того от страха ноги преломились, упал на колени. Василий довольно подумал: «Пускай зрят князья и бояре, как государя привечать надо». А вслух сказал:

— Ты, холоп, чаю, не оглох, слыхал мои слова. Быть боярской дочери Аграфене твоей женой, а ко всему вотчину ослушника Версеня тоже тебе отдаю во владение. Служи мне, государю и великому князю, как и все дворяне служат, по совести.

Стрелой, пущенной из лука, вырвалась из-за Перекопа двадцатитысячная орда и через окраинные степи понеслась на Русь. Едва успели казачьи дозоры уведомить московских воевод, как орда степь перевалила, Мценск пожгла, к Туле устремилась.

Наперерез орде спешила конная и пешая рать воевод Воротынского и молодого Одоевского. Не захотели князья давать крымцам встречного боя, решили дождаться, когда орда в обратный путь кинется.

Московские полки на подбор, воин к воину. Огневого наряда стволов на полсотни. Удивляются ратники: «Уж не в Крым ли направляемся, а ордынцы безнаказно туляков грабят?». Уразумели, когда в лесу засадой сели. Тут же, рядом с пешими воинами, пушкари. Конные полки в стороне укрылись. Им велено в бой встревать, когда крымцы побегут.

Молодой воевода Одоевский волнуется. Ну как не этой дорогой пойдут крымцы, тогда рухнет замысел. Но князь Воротынский посмеивается: «Нет у них иного пути. Эта дорога самая ближняя в Крым, и орда ею пойдет».

Выждали.

Орда ворочалась без предосторожности, в скоплении. Подпустили их русские ратники вплотную, и ударили пушки и пищали. Кинулись из лесу пешие воины. Смешалось все в жестокой рукопашной.

Бросились ордынцы в обход на другую дорогу, а навстречу им конные полки москвичей. Схлестнулись и погнали, избивая.

Немногим более половины крымцев прорвалось в степь, ушло от погони.

Но тут, наперехват им, подминая высокую траву, вынеслась лава черкасских и каневских казаков, взяла в сабли.

Мало кто из двадцатитысячной орды уцелел в том бою…

Где дорога на Смоленск? Смоленск — наша отчая земля. Выше государя не мни! Казачья измена. «Инок я, не князь»! Новый хан. Не молви слова государю поперек! Магмет-Гирей ведет крымцев на Москву. Боярская грамота хану. Орда уходит с Руси

Король и великий князь Сигизмунд ехал из Городца в Полоцк.

Когда-то, более пяти веков назад, дорогой из Великого Новгорода в Киев вел свою дружину Владимир, сын храброго Святослава и рабыни Малуши. Осадил Владимир Полоцк. Силой взял себе в жены княжну полоцкую Рогнедь.

Терзали Русь княжьи усобицы, не было меж князьями согласия, и Чингисхан и Батый разорили Русь. С той поры многие русские города — Киев и Туров, Полоцк и Витебск, Орша и Смоленск — попали под власть короля Польского и великого князя Литовского…

Король назначил в Полоцке сбор литовского воинства.

Дождя давно не было, и пыль клубится, повисла на дороге сплошной завесой. Сигизмунд устал, потное тело чешется, и король раздраженно думает, что война с Москвой непредвиденно затянулась и проходит неудачно. Василий оказался упрямым, а все надежды разжечь вражду между ним и братьями, Юрием и Семеном, не сбылись. Запугал их великий князь.

Московское войско хоть и потерпело поражение у Орши, но Смоленск удержало, и воевода Шуйский крепко засел в нем.

Не доезжая до Полоцка, король заночевал в лесной деревне. Наскоро приготовили избу, проветрили, выскоблили до желтизны дубовый стол, зажгли свечи.

— Покличь гетманов и маршалков, — сказал Сигизмунд дворецкому и развернул нарисованную на пергаменте карту.

В открытую настежь дверь едва пахнуло свежим ветром. Качнулось пламя свечей.

Темнело быстро. В дыру крыши заглянули первые редкие звезды.

Переговариваясь, в избу вошли гетман Острожский и маршалки Богуш и Ян Щит, остановились у порога. Не обращая на них внимания, король рассматривал карту. Острожский кашлянул в кулак. Сигизмунд, наконец поднял голову, спросил:

— Вельможные панове, где есть дорога на Смоленск? — и щипнул кончик тонкого уса.

Богуш и Щит переглянулись, а Сигизмунд словно не заметил, переспросил:

— Кто из вас, панове, пожелает указать, где есть она?

Потом посмотрел на гетмана Острожского.

— Може, ты, пан Константин?

Острожский приблизился к столу, сказал:

— Войско московитов у Смоленска, король.

Сигизмунд поморщился.

— Пан гетман молвил то, о чем знают все. Я спрашиваю, вельможные панове, где есть на Смоленск дорога? — И, не дождавшись ответа, сказал: — Наша дорога не там, где нас ждут московиты. Мы не поступим, как того хочет князь Василий. Ты, пан гетман, поведешь наше воинство на Псков. А когда ты возьмешь этот город, мы обменяем его на Смоленск. Это и есть наша дорога!

И распрямился, щелкнул пальцами. Маршалки согласно закивали, но Сигизмунд недовольно посмотрел на них. Снова заговорил:

— Посол императора Максимилиана барон Герберштейн пишет, Василий не желает мира без Смоленска, но мы заставим вернуть его! Это я вам говорю, панове, ваш король и великий князь! Пан Богуш, и ты, пан Щит, я посылаю вас на Москву, будете рядиться с великим князем и его боярами. Но Смоленском не поступайтесь. Нам без него не можно. Отдадим московитам Смоленск, они Киев запросят и иных земель, панове. На одном стойте: мы мира хотим на условии, по какому брат наш Александр и великий князь Московский Иван Васильевич жили.

Пока маршалки добирались к Москве, гетман Острожский с многочисленным войском подступили к Пскову.

Проведал об этом великий князь Василий и велел литовских послов Богуша и Щита в Москву не впускать, а задержать в Дорогомилове.

Барон Герберштейн к московским боярам кинулся, речи вел, что-де негоже так с послами обращаться, как поступил великий князь. Дошли о том слухи до государя, озлился он.