Ф. Самойлов - Вася Алексеев

Год начался бурно — демонстрации, митинги, забастовки. Несколько человек из компании, встречавшей Новый год в Разливе, были арестованы на следующий день. Полиция по-своему готовилась к 9 Января и хватала большевиков. Попали в тюрьмы Федор Лемешев, Люба Тарасова.

Но по рукам уже ходили большевистские листовки. В рабочих семьях говорили о предстоящей забастовке, как о решенном деле. 9 Января весь Путиловский завод вышел на улицу — тридцать тысяч человек. К ним присоединились рабочие других заводов. Людской поток заполнил Петергофское шоссе, красные флаги вспыхнули над ним. Полиция отступала под напором рабочих. Конные разъезды стояли в переулках, не решаясь перерезать путь демонстрантам. Приставы и околоточные уговаривали рабочих разойтись. Пускать в ход оружие они не смели.

Дело шло к взрыву, и это чувствовалось на заводах, в рабочих квартирах, в очередях у продовольственных лавок, всюду, где Вася бывал в эти дни.

Ко многим местам, где он привык бывать, в последнее время прибавился еще кооператив «Трудовой путь». Этот кооператив создали рабочие Путиловского завода и «Треугольника», и вскоре он стал не только организацией, снабжавшей рабочих продовольствием, но и очагом нелегальной партийной работы.

Вася был членом культурной комиссии кооператива. Большевики взяли комиссию в свои руки. Она не только покупала для рабочих газеты, журналы, книги — она вела агитацию.

В это время в комиссии решили развернуть агитацию в очередях. Чтобы достать хоть немного продуктов, приходилось становиться в хвост с ночи, мерзнуть на улице по многу часов. Женщины кляли тяжкую жизнь, ругали на чем свет стоит торговцев-обирал и царские власти, обсуждали всякие слухи — иногда верные, иногда нелепые и дикие. Правдивая, честная агитация среди них могла дать немалые плоды. Вася и его друзья стали часто ходить к лавкам, говорили женщинам, что избавиться от очередей, от дороговизны и нищеты можно только избавившись от войны, а заодно и от тех, кто ее начал, кому она выгодна.

Теперь Васин день начинался задолго до рассвета. Время надо было найти на всё. Вот только на сон оставалось совсем мало.

Как-то Вася пришел к Тютикову, у которого собирался переночевать, уже около полуночи. На улице было по-февральски холодно. Падал мелкий колючий снег, ветер крутил его и гнал по дорогам. Вася подул на замерзшие пальцы и кинул снежком в темное окошко. Тютиков быстро открыл дверь:

— Наконец-то. А я уж боялся, что ты в Емельяновну пошел.

— Надо мне туда, давно маму не видал. Только сегодня мне нельзя было никак, — сказал Вася, войдя в комнату.

Не раздеваясь, он обхватил руками теплую печку:

— Ну и замерз я! Уже и не человек, а просто кусок льда.

— Хорошо, что не пошел домой, — проговорил Тютиков, чувствуя только сейчас, как сильна была его тревога. — Там опять засада. Пришли за тобой.

— Быстро…

Вася отошел от печки и скинул свое пальтишко на «рыбьем меху».

— Ты знаешь, я ведь на «Анчаре» выступал сегодня. Большой митинг был, полная столовая набилась. Говорили про то, кому выгодна эта война. Значит, какой-то шпик уже в полицию сообщил.

— С утра голодный, наверно? — спросил Тютиков. — У меня вот хлеба немного есть да селедка. Только ржавая очень.

— Черт с ней. И ржавую съедим. Воды, чтобы запить, хватит ведь?

Он присел к столу:

— На Путиловском опять забастовка начинается, слышал? Теперь дело пойдет. Всю заставу поднимем. Народ до крайности дошел. Сегодня на улице свалка с полицией была. Мальчишки конный разъезд из рогаток обстреливали. Городовые припустились за ними, так народ их булыжниками стал угощать. И ребята хитры, ничего не скажешь. Натянули поперек улицы стальную проволоку. Полицейские, как погнались за ними, так на нее и наскочили. Лошади на дыбы, а двое городовых оземь…. Событие, конечно, не очень крупное, но показательное, между прочим.

— Что ж, бастовать народ будет дружно, — заметил Тютиков, — не впервой. Настроение у всех боевое.

Он посмотрел на Васю, который прихлебывал из кружки холодный чай и развертывал газету.

— Спать-то будешь? Уж и вставать скоро.

— Ложись, я почитаю. За весь день не успел газеты по-настоящему просмотреть.

Он еще долго сидел за столом. Трехлинейная лампа начала мигать, и свет ее потускнел. Вася вывернул фитиль, но лучше не стало. Под едва заметным желтым язычком пламени были видны красные обугливающиеся нити. Вася встряхнул лампу.

— Керосин-то есть у тебя, Ванюшка?

Тютиков не ответил, он давно спал. Вася вздохнул, задул лампу и улегся на койку рядом с другом.

Из дому они вышли, когда на улице было еще совсем темно.

— Ночевать придешь? — опросил Ваня.

— Не знаю. Если кто из моих забежит, скажи, что я предупрежден. Пусть засада сидит, я не попадусь. И передай маме, что здоров я, сыт, беспокоиться не надо.

Он хлопнул друга по плечу и пошел — навстречу событиям, приближение которых чувствовал, хотя и не представлял еще достаточно ясно, когда и как они наступят.

Это было 17 февраля 1917 года. В тот день на Путиловоком забастовала лафетно-штамповочная мастерская, а вечером Вася обсуждал со своими товарищами по Нарвскому райкому, какие следует принять меры, чтобы забастовка охватила весь завод и район. Вихрь событий захватил и закрутил его. Лишь изредка он вспоминал о засаде в отцовском доме. Не до того было. Он забежал в Емельяновку дней через десять, когда всё уже было другим.

Мать бросилась ему навстречу:

— Васенька! Живой, сыночек… А городовые всё ждали тебя. Вчерась и ушли только. Или позавчерась? Я уж и сбилась.

— Их счастье, что ушли, — рассмеялся Вася и поставил в угол под иконы карабин, — а то бы я сам арестовал их. Именем революционных рабочих и солдат.

— Сейчас щей тебе налью. Наверно, уж отвык от горячего? И соберу бельишко переодеть… Да ты лег бы. Видать, совсем и не спал.

Мать беспокойно и радостно хлопотала, а Вася смотрел на нее воспаленными, слипающимися глазами. В кухне было натоплено, и его совсем разморило от усталости и тепла.

— Где-то вздремнул часок. Только вроде не в эту, а в прошлую ночь…

Он рассмеялся. Голос звучал так сипло, что Вася сам не узнал его.

— Революция, маманя. Не время спать.

— Так ночь уже, Вася. Как не спать? На себя ведь не похож.

— Я прилягу немножко, вы только разбудите пораньше.

Сколько недель он не ложился дома, в свою кровать? Теперь под головой была прохладная, взбитая материнскими руками полушка. Стеганое одеяло, сшитое из давно выцветших лоскутьев, легло надежной теплой тяжестью на грудь. Вася закрыл глаза, но сон, всегда охватывавший его сразу, потому что он постоянно не высыпался, сейчас не шел. Должно быть, слишком велика была усталость.