Ф. Самойлов - Вася Алексеев

Взбудораженная память торопливо тасовала картины последних дней. Сколько было всего! Если бы понадобилось рассказать по порядку, он бы, наверное, не смог.

Вспомнилось заседание райкома в тот день, когда он расстался на рассвете с Ванюшкой Тютиковым посредине Петергофского шоссе. Тесная комната, набитая людьми. Озабоченные, встревоженные и вместе с тем торжественные лица товарищей. Представитель Петроградского комитета большевиков говорит раздельно и твердо, ударяя в такт словам ребром ладони по столу:

— Пришло время решительных массовых действий. Надо поднимать весь рабочий Питер. Не только против голода. Против царизма, против войны!

Разговор немногословный. Уславливаются, кто будет агитировать на заводах, кто в домах, кто в очередях у хлебных лавок. Все понимают, что наступает переломная пора.

Потом Вася видит себя на улице, в кипящей толпе. Женщины, закутанные в темные шали, стоят со скамеечками и корзинками в руках. Они провели в очередях всю ночь. Рабочие по пути на завод останавливаются возле очереди. Это мужья, сыновья, братья. Им не впервой отправляться на работу без хлеба, но терпения больше нет. Вася чувствует, как горячо принимает толпа его слова:

— Всем бастовать! Всем выходить на улицу! Прибавок требовать — толку мало. Дороговизна через неделю перекроет прибавку. Надо кончать с войной!

И другая толпа — огромная, края ей нет. Она бурлит перед затертыми воротами завода. Путиловский бастует, второй день он закрыт, и люди собираются здесь не затем, чтобы идти на работу. Им надо быть вместе, в этом их сила.

В зданиях у завода — войска. В угловом доме над магазином потребиловки и сзади во дворе макаронной фабрики стоят измайловцы; солдаты — в Шелковом переулке; за заводским забором беспокойно ржут казачьи кони. Но всё равно рабочие вышли на улицы, Петергофское шоссе и площадь у Нарвских ворот заполнены народом.

23 февраля [2] 8 марта по новому стилю. — Международный женский день, и на этот раз его отмечают все, мужчины и женщины вместе.

У Нарвской площади над толпой взлетают красные флаги, и городовые уже не бросаются на них. Городовых с площади точно ветром сдуло. Путиловцы рвутся на Невский, пробиваются через полицейские цепи на Садовой и Фонтанке, обходят вооруженные отряды, занявшие мосты, рассыпаются, чтобы собраться потом поближе к центру. Вечером они выходят на Литейный. Другой бурлящий поток выливается им навстречу из-за Невы. Выборгская рабочая сторона встречается с Нарвской заставой.

Вася Алексеев все эти дни среди путиловцев. Больше года прошло с тех пор, как его уволили с завода, но разве он не путиловец от рождения и разве не Путиловский завод — душа заставы? Где же быть Васе? Все приходят утром к закрытым воротам. Среди путиловцев Вася видит своих друзей с «Анчара». Они вместе, одной лавиной двинутся отсюда в растревоженный город…

Толпа бурлит у закрытых ворот. Ни одного звука не доносится с той стороны, от мастерских, чей привычный грохот всегда наполнял заставские улицы. Но почему их не пускают? Разве это не их завод?

— Эй, кто там, отворяй!

Никто не откликается, но ворота уже не могут выдержать напора, они падают, открывая дорогу на пустынный двор, и люди устремляются туда, топча пушистый нетронутый снег.

Это идут хозяева. Всё происходящее меняет свой масштаб на главах. Вчера еще говорили: демонстрация, стачка. Сегодня на устах у людей одно слово: революция.

Революция! И комитет, занимающий невысокое деревянное здание конторы по делам рабочих и служащих, получает название Временного революционного комитета. Кажется, он возник сам собой — восставшему народу нужен вожак, и вот он появился. Но Вася знает: подпольный большевистский райком позаботился о том, чтобы в комитете были верные люди.

Не снимая шапок, не расстегивая пальто, рабочие собираются у канцелярского стола, заваленного какими-то бумагами. Еще несколько дней назад нельзя было сделать в этой комнате и шага за деревянный барьер. Там была «святая святых» капитана Фортунато, вершившего судьбы десятков тысяч людей. Молчаливые конторщики, сверяясь с записями, определяли, кого взять на завод, кого не пускать на порог. В шкафах лежат под замками «черные списки». Тем, кто попал туда, не было доступа в мастерские. Лежат и карточки тайных соглядатаев капитана Фортунато, продававших начальству товарищей но работе. Сейчас еще не до этих шкафов, революционный комитет пока не разобрался в их содержимом. Но коричневый барьер повален, люди заполнили контору. Прибегают ребята из мастерских, они успели обежать, осмотреть весь завод. Никого не видно, начальство исчезло. Завод в наших руках!

Нет, еще нельзя сказать, что в наших. Солдаты стоят в большом здании строительного цеха, примыкающем к Шелкову переулку. И в Путиловском театре по соседству. Как поведут себя солдаты?

— Надо действовать очень осмотрительно, — говорит кто-то из меньшевиков, — неосторожность с нашей стороны может толкнуть войска на выступление против рабочих. У солдат оружие.

— Теперь осторожничать поздно! — с сердитой веселостью откликается Вася. — Рубикон перейден, так ведь пишут историки? Началось! И если солдат до сих пор не двинули против нас, значит, начальство не надеется на них, боится. Мы сами должны пойти к солдатам, потребовать, чтобы они не мешали.

— Правильно! Надо действовать, не ждать!

Заводские большевики единодушны. И рассудительный Степан Афанасьев, и горячий Иван Генслер, и другие считают, что времени терять нельзя. Иван снимает телефонную трубку. С воинской частью можно созвониться.

— Кто говорит? Дежурный офицер? Временный революционный комитет Путиловского завода желает установить связь с вашей частью. Не знаете о нас? Ставим в известность, что существуем. Сейчас наши представители к вам придут.

К солдатам идет несколько человек. Как их встретят? Будут слушать или залп предупредит слова? От этих вопросов тяжело и гулко стучат сердца тех, кто остался в конторе. А они, делегаты, идут — головы подняты, ноги меряют двор большими ровными шагами.

— Солдаты, товарищи и братья, — говорит Вася, — рабочий Питер вышел на улицы. Больше невозможно терпеть эти мучения, войну и голод. Мы выступаем за то, чтобы вас не убивали на фронте, чтоб не рушили ваше хозяйство в деревне, чтоб рабочего в три погибели не гнули. Разве вы станете нам мешать? Вы в шинелях, но вы же крестьяне и рабочие — как мы.

Солдаты плотно обступили нескольких парней в черных пальтишках. Офицеры молчат, и солдаты еще не заговорили. Они еще не решаются перейти открыто на сторону рабочих. Но они скоро решатся. А против они не выступят ни за что.

— Мы передадим путиловцам, что вы не пойдете против нас.