Руфин Гордин - Иван V: Цари… царевичи… царевны…

Собрали в узел одежду. Велели комнатным девушкам будить царицу, царевен да и всех остальных обитателей Преображенского. Петр отдал последние распоряжения, оделся и с Гаврилой Головкиным, будущим канцлером, с двумя денщиками поскакал к Троице. За ее крепостными стенами не страшна никакая осада.

Дорогою отлегло. Свежее сияющее утро навевало покой. Спешились у Воздвиженского, перекусили. Петр хватанул водки, сказал с усмешкой:

— Спросонья я. Впал в перепуг. А того не сообразил, как Мельнов сказывал, что они все пьяные. Коли проспятся да потянутся, пожалуй, и сберутся на Преображенское.

— А про опохмелку забыл? Еще опохмеляться станут, а потом, как охотка хватит, сызнова начнут. Софья-то, небось, вина не пожалела, не одну бочку выкатила.

— Так оно, так, — согласился Петр. — Но ужо придется посидеть в Троице, покуда не накину узду на сестрицу да на Федьку Шакловитого.

— Какая она тебе сестрица! Она врагиня, погибели твоей ищет.

Преображенское опустело. Проведали о том к полудню. Шакловитый сказал сокрушенно:

— Долго чесались. Напрасно мы с тобою, государыня, стрельцов поили. Ныне опустело логово. Медведица с медвежонком утекли в Троицу. Теперя их нам не достать, не выкурить.

— Ах, Феденька, дело-то ведь худо. Спугнули их, некие изменщики донесли. Не следовало столь прилюдно злословить Нарышкиных. Да, небось, проведали они про лжу с Львом Кирилычем. Надобно все поправить.

— А как поправишь-то? Все порушено. Весь замысел пропал.

— А вот как. Затею я замиренье с братцем. Мол, ничего злого не замышлено, то враги наши общие налгали. Пошлю-ка я к братцу боярина Ивана Борисовича Троекурова. Он речист да смышлен, авось, уговорит Петрушу на замиренье.

— Боярин-то речист да душою ли чист? — съязвил Шакловитый. И добавил: — Кабы не остался там. Стакнутся с Нарышкиными — долго ли? Знамо дело, стены крепкие, нам их не взять, хоть все войско Василья Голицына приступит.

Царевна Софья только вздыхала да печалилась. Боярин Троекуров отправился к Троице с грамотою. Не стакнулся он с Нарышкиными, через два дня возвратился. Ответ был неутешительный: Петр требовал объяснений, зачем царевна созывала стрельцов. Еще требовал он к себе полковника Цыклера с пятьюдесятью стрельцами по его выбору.

Царевна удивилась:

— Цыклер-то ведь мой. Он брался самолично Петрушу с медведицею порешить. Неужто замыслил противу него злое. Но тогда зачем ему полусотня? Звал бы одного Цыклера.

— Цыклер твой у меня из веры вышел. Он туда воротит, где силу чует.

— Быть того не может, — не сдавалась Софья. — Иван Елисеич человек верный, достойный. Произведен в думные дворяне не занапрасно, а по заслугам.

— Да много ль у него заслуг? — хмыкнул Шакловитый. — Клялся он в верности, было. Бушевал вместе с нами, было. А теперь, ты подумай, зачем он царю надобен. Петрушка что — прост, по-твоему? Он что — не ведает, какой партии Цыклер? Стало быть — переметнулся тайно.

Софья тяжко вздохнула. Да, рушится все, что она возводила с таким тщаньем. Из основанья вылетают камни, и постройка начинает крениться. Как укрепить, как спасти? Извести Нарышкиных не удастся. Умом поняла, но душою отвергала. Лихорадочно цеплялась за все, что могло бы вернуть Милославских на прежнюю стезю почета и правления.

— Поклонюся патриарху, — наконец вырвалось у нее. — Пусть отъедет к Троице, замолвит слово — надобен-де мир в государстве, и я прошу замиренья. Со смиреньем, с покаяньем. И брат Иван о том просит. Раздоры любы-де врагам нашим, шведам да полякам.

— Согласится ли патриарх? — с сомнением вымолвил Шакловитый.

— Умолю, одарю! В ноги кинуся! Лишь бы убедил Петрушку возвернуться. А тут… — она помедлила, — тут мы с ним сладим. Мы с тобою, Феденька. Лишь бы все они стали на Москве. Ведь так?

— Так-то оно так, задавим… — Не очень уверенно произнес Шакловитый. — Кузьма Чермный да Микола Гладкий взялися не токмо царицу Наталью порешить, во и ейного царенка, и в том зарок дали. Как они из Преображенского к Москве поедут, тут на дороге в рощу засядут да из пищалей бабахнут. С ними еще двое подрядились. Обещал им великое награжденье, коли учинят.

— Более бы людей для верности надобно, — засомневалась Софья. — Да не пищали токмо, а пушчонку какую-никакую.

— Сладимся. Лишь бы выманить зверье из-за стен. Крепостные ведь стены те, не взять их никакою осадою.

Молить патриарха Иоакима не пришлось. Он было заупрямился, но царевна поняла — для вида. А потом согласился: худой-де мир лучше доброй ссоры. Софья приказала выкатить золоченую царскую карету и для свитских архиереев кареты попросторней. И патриарх отбыл — с легким сердцем, ибо чувствовал себя в заточении, яко заложник стрельцов. Возвращаться он и не думал.

Ждала-пождала Софья его и наконец поняла: упустили Божью птичку из золотой клетки. Кого еще послать? Из тех, кто не предаст и непременно возвратится с ответом. Из тех, кто почтен, кто сумеет красноречиво да душевно склонить Нарышкиных к примирению, к возвращенью. Упросила дядьку царя Ивана князя Петра Ивановича Прозоровского. Человек ото всех почитаемый, не обделенный красноречием, словом, по всем статьям подходит. Князь однако недолго странствовал — возвратился ни с чем.

Тягостно стало Софье. Чуяла: сгущаются тучи над головой, вот-вот грянет гроза. Гроза неминучая, может, и воинская. Все могло быть — Петрушка в своей непреклонности на все способен. До того страшно стало, что сна лишилась.

— Как быть, Феденька, как быть? — спрашивала она в отчаянии.

Феденька морщил лоб, делал вид, что размышляет. Тут бы для совету нужен был ее князинька — Василий Голицын, светлая голова. Но он застрял в походе. Феденька же — мужик резкий, великой решимости, а на советы туговат.

Наконец сама придумала:

— Отправлюсь-ка я к Троице. Не съедят же меня там. Унижусь, поклонюсь, смиренницей прикинусь, лишь бы поворотить их к Москве.

— Вот-вот, хорошо придумала, голубица ты моя! — обрадовался Шакловитый и привлек ее к себе.

— Отыдь! Не до этого! Тут все на кон ставлено: честь моя и братца, тетушек да сестриц. Чрез себя переступаю, понимаешь ли?

— Как не понять — понимаю.

Великую игру затеяла царевна. В самом деле, более всего ей сейчас хотелось замиренья. Хоть на краткий срок. А там — пан или пропал. Там ее подпора — стрельцы, надворная пехота, жалованная. Петр тоже не промах: о двух полках. Они уж выросли из ребятишек, они уж освоили воинскую науку и стрельцам не уступят, а глядишь, и превзойдут.

Замиренье, только замиренье. Того ради предпримет путь ко Троице. А тут новая грамота царя Петра: в стрелецкие полки, слободским да гостиным, дабы отрядили к Троице всех начальных людей с десятью подначальными, а буде не исполнят, ждет их умертвие.