Руфин Гордин - Иван V: Цари… царевичи… царевны…

Поднялся переполох: молодой царь тверд и рука у него тяжелая. Коли грозится казнить смертию за ослушанье — казнит. И потянулись тягловые люди к Троице. Господи, думала царевна, еще одна напасть. Редеют, день ото дня тают ряды верных ей людей. Сколь ни уговаривала — повременить, она-де примирится с братцем, нет, не внимают, будто уж она безвластна.

С должною свитою, но со стесненным сердцем тронулась царевна к Троице: на молитвенный подвиг да на замиренье с братцем Петром. Путь не близок, двигались не торопливо. Встречь попались стрелецкие пятидесятники. Порассказали такое, что вовсе закручинилась Софья. Мол, когда явились к монастырю с повинною и покорностию московские жильцы, в обитель их не впустили, а вышел к ним царь да с ним патриарх, царица и бояре и стали их корить, будто стрельцы во главе с Федькою Шакловитым злоумышляли на государя и всю его фамилию. Все-де ведомо стало из изветов, кои верные люди представили государю, а потому доподлинно известно. Патриарх взывал: покайтесь и спасетесь. Но стрельцы возопили: им-де про сей злодейский умысел ничего не известно, они-де верные слуга государские и впредь станут служить верою и правдой. А некоторые объявилась готовыми выдать Шакловитого головою.

Совсем приуныла царевна: вот уж и на ее любезного покусились, как далеко зайдет братец Петрушка в своей решимости, один Бог ведает. С таковою тяжкою думой добралась до села Воздвиженского. Здесь все напоминало ей недавнее прошлое, когда смело распоряжалась она властию и повелела казнить Хованских — отца и сына. Теперь она явилась сюда смиренной просительницей в ожидании решения своей участи.

Ждать долго не пришлось. Только она собралась держать путь дальше, как подоспел стольник Бутурлин Иван Старший и привез повеление царя Петра с запретом: к Троице не езжать.

— Как так! — вскипела Софья. — Нешто мне, царевне, государыне, можно запретить молитвенный подвиг во славу святых угодников, преподобного Сергия Радонежского мощам поклониться!

— Не велено, государыня царевна, — твердил свое стольник.

— Обет мною дан, все едино исполню, пойду! — нашла коса на камень. И приказала трогаться.

Проехали версты полторы, как явился боярин князь Троекуров с угрозою и с воинской силою. Ежели-де она позволит и далее продолжать путь, с нею сурово поступлено будет.

— Передайте братцу Петру, что я принуждена подчиниться насилию, но таковое обращенье со мною нечестно, — чуть ли не со слезами молвила Софья. Куца девался ее железный, почти мужской характер. В этот миг он сломался…

Поняла Софья: игра проиграна. И хоть поняла, но все ж вспыхнула в ней последняя искра злобы. С нею в сердце воротилась она в Москву, где ждал ее любезный Феденька. Ему уж было доложено, что часть стрельцов согласилась выдать его голову царю Петру за злой умысел против всей царской фамилии. Нет, он не собирался сдаваться, ее Феденька. Он был характера твердого. Прежде всего решил допытаться, кто его предал, и придумывал доносчикам самую мучительную казнь. Допрежь содрать с них, живых, кожу, потом поджаривать на медленном огне, непременно на медленном, потом… Потом уж ничего не будет — сдохнут.

Выпытывал, призывал начальных людей, потом рядовых. Понял: утекли предатели в Троицу, более некуда. Там они были в безопасности. Долго ярился, скрипел зубами, а потом как-то сразу стих.

А царевна взошла на Красное крыльцо и стала держать речь перед верными ей стрельцами.

— С добрым сердцем шла я к Троице, от души желала замиренья с братцем моим любезным государем Петром. Но он мириться не пожелал, в злобности своей послал против меня своих солдат, а те грозили стрелять из пищалей, коли я пойду к Троице, куда звал меня молитвенный обет. Судите сами, кто прав. Коли мы с братом царем Иваном вам не надобны, пойдем искать себе места в ближнем монастыре. А коли вы, верные мои люди, чтите брата моего великого государя и великого князя старшего царя Ивана да и меня, грешную, то станьте за нас стеною, дайте клятву к Троице не ходить и нас оборонить. Послышались нестройные голоса:

— Не дадим в обиду, государыня-царевна.

— Оставайтесь на царстве!

Но не услышала Софья прежней истовости. И продолжала:

— А еще грозят из Троицы карами князю Василью Васильевичу Голицыну. Он во главе рати возвращается завтра из похода, где наши люди претерпели жестокие муки от несносных жар, от бескормицы и набегов татар. Великие заслуги перед государством нашим имеет князь, начальствующий над приказами, Большия Государы Печати оберегатель и прочая. Он с Польшею заключил вечный мир, он привел к повиновенью донских казаков, он…

Но ей не дали договорить. Раздались возгласы:

— Знаем, государыня царевна, верим… Крест целуем на верность тебе и царю Ивану. Не давай князя в обиду — мы на том стоять будем.

И опять Софья не услышала твердости в этих единичных возгласах. И пожалела, что не вывела на крыльцо братца Иванушку. Он на таковых сборищах безмолвствовал, либо в знак согласия качал головою, но один вид его в царском облачении мог бы придать более решимости толпе.

Меж тем снова явился от царя Петра посланный с грамотою, в которой от царя Ивана и от нее требовалось выдать Шакловитого с сообщниками. Стало ясно, там от своего требованья не отступятся, там все о замыслах Шакловитого и, стало быть, ее, Софьи, известно. Дождалась она князя Василья и стала с ним совет держать: как быть, как поступить? Князь после недолгого раздумья сказал решительно:

— Надобно уступить, государыня. Не было бы худа.

Ну да, конечно, ему Феденьку не жаль, хоть он и числил его в ближних своих друзьях. Теперь он видел в нем соперника, в коем нужды уже не было. Князь был человек политичный и всегда сообразовался с выгодою прежде всего для себя, а уж потом для государства.

— Не выдам, не выдам, — упрямо твердила Софья. — Других можно бы повязать, а Федю не дам. Он мне верой и правдой служит.

— До времени служил, да — в постеле, — пошутил князь, впрочем, не очень удачно, но Софья пропустила это мимо ушей, — а ныне я понесу службу, — продолжил князь.

И понес, оттеснив Феденьку. Понимал: недолго осталось тому пировать да бражничать, впереди тяжкое похмелье. А сам, поколику был зорок и глядел далеко наперед, подумывал: а не бить ли царю Петру повинною головой. Повинную голову, как известно, и меч не сечет. Еще крепко надеялся на предстательство двоюродного братца Бориса Алексеича Голицына, дабы не было урону княжескому роду Голицыных. За ним, за Петром, виделась ему сила да власть. Теперь уж ясно: правленье царевны Софьи закатилось. И матримониальные его планы тоже рухнули.

А в Троице набрались терпенья. Ждали: покорится ли царевна. В ней все дело. Да в ее главном советнике, явившемся с сильно поредевшею ратью из похода на Крым. Казалось бы, княжий удел — бесславье. Изнурил войско, погубил людей и коней без счета, ничего не добившись. А хан татарский торжествовал: Аллах русского Бога одолел и не допустил стотысячное войско в его пределы.