Руфин Гордин - Иван V: Цари… царевичи… царевны…

Навстречу попал духовник царя Андрей.

— Наградил тебя Господь сыном, чадо мое духовное. Прославим его неизреченную милость. — И они оба пали на колена возле иконы Спаса нерукотворенного.

— Да какой ядреный, какой богатырский! Велик против матушки царицы. И как она такого выродила!

— Здорова ли царица?

— Здорова, благополучна, сын мой. Тотчас попросила огурчик соленый.

Колокола трезвонили не переставая. Подоспел отец царицы вместе с ее воспитателем Артамоном Матвеевым.

— Поздравляем тебя, великий государь!

Алексей обнял обоих. И троекратно поцеловал.

— И? вас поздравлю: с чином боярским, с новым уделом.

Подоспел и патриарх Иоаким со своим пастырским поздравлением и благословением. Его, видно, подняли с ложа, потому что он был весь какой-то мятый, бороденка всклокочена. Однако нашелся:

— Благодарственный молебен должно совершить в Успенском соборе. Ты, великий государь, разошли гонцов ко всем людям государевым, боярам да думным дьякам, послам иноземным, дабы все стопы свои направили в собор.

Небыстро сбирались чины московские на торжественный молебен. Дьяки и думные дворяне те порезвей — скоро поспели. А бояре тяжелы на подъем, пришлось долго ждать.

Но не отлагать же молебствие по поводу столь высокоторжественного события. Радость переполняла Алексея, и он торопил патриарха:

— Святой отец, прикажи начать молебствие.

И неожиданно, разметав все окружение, выбежал на площадь, где стоял казачий разъезд, вскочил на коня и помчался в теремной дворец.

Долго ли скакать? Через минуту-другую он был у цели. Рынды, стоявшие у входа, были ошеломлены: от степенности царя ничего не осталось; непривычный к бегу, он почти бежал, отстраняя всех, кто заграждал путь.

У двери опочивальни толпились бабы. Завидя запыхавшегося царя, они прянули во все стороны, а некоторые пали ниц.

— Натальюшка, сердце мое! — выпалил он и упал на постель.

Царица лежала бледная, умиротворенная, неприметно изменившаяся. А у ее груди — младенец, жадно чмокавший, большой, красный. Он извивался, сучил ножками, впиявившись в материнскую грудь, и, казалось, его невозможно оторвать.

Подняв голову, царь заметил в стороне духовника Андрея Савинова и доктора-англичанина.

— Счастливый день, чадо мое духовное, государь великий, Петра и Павла празднуем.

— Отшень крупный, здоровый дитя! — вполголоса пробормотал англичанин.

— Петруша, Петрушка, — одними губами вымолвил царь. — Сын.

— Камень, — подсказал отец Андрей. И, уловив недоумение во взоре царя, пояснил: — Петр — сиречь камень. Будет тверд и крепок, яко камень. Утвердит державу.

— Бегут!

Артамон Матвеев, ближний боярин, восславленный рождением царевича Петра, перекатывал это слово из угла в угол большого рта:

— Бегут!

Бегут смерды, холопы, чернь, бегут в леса Брянские, Китежские, Керженские, Олонецкие… Подале от попов-щепотников, от никониан, от церкви греческой…

— Вы, вы повинны! — Артамон ткнул перстом в греков именитых, столпов учености: Паисия Лигарида, братьев Лихудов, Симеона Полоцкого и иных. — Никон принял ваше научение, яко Божий указ, и понес его своим именем в народ. А народ-то темен. Церковь стояла и стоит нерушимо от века. Стародревняя постройка. Вы решили вынуть камни из основания, камни старые, привычные, и заменить их новыми, непривычными. Все едино, что жизнь перевернуть. А была ли-в том нужда? Уклад веры ломать? Торопливо да и свирепо, жестоко. Никон-то — человек властный, жестокий. Он взялся ретиво ломать, бить, казнить. С этого ли начинать духовное исправление? Так ли?

Молчали. Ибо знали: в чужой монастырь со своим уставом не входят. Думали: монастырь сей строен греками в незапамятные времена, стало быть, грекам и быть законниками в нем. Православие песнопения? Греческий язык русскому мужику — тарабарщина. Басурманство.

Да, есть их вина. Ежели бы не бесноватый Никон да послушливый царь, могло бы тихо сойти. Без супротивников. Без насилия.

А так двинули против староверов, раскольников воинскую силу. С кем воюете? Кого рубите, колете, в кого стреляете?

В своих же, в православных, одним святым поклоняющимся, одному Богу преклоняющимся.

Богородица, матушка, заступница, спаси нас! Образумь нас, Спаситель, сын Божий!

Вошел царь. Запросто. К любимцу Артамону с охотою, как в свои хоромы.

— О чем речь ведете?

— О Никоне, великий государь. О смуте раскольнической, им посеянной.

— Не им — мною, — покаянно отвечал царь Алексей. — Мирволил я ему, слушал его речи и казались они мне разумными. Не видел я за ним демона стоящего и кривляющегося. Грех на мне. Расстригли мы его, слава Господу, поняли, куда он завел нас.

— Поздно поняли, великий государь, — возразил Артамон — Бегут люди в глубь, в глушь, в леса. От законных господ бегут. Разорение государству чинится.

Развел царь руками.

— Поздно уж отбой-то бить. Сказано, велено, указано. Каково молиться, как петь, как креститься. Ослушников воли царской наказывать сурово, вплоть до смерти. Указы мои царские не отменены. Новый патриарх никонианские правила не отменил. Назад идти негоже. Вперед пойдем.

— Раскол в государстве ширится…

— Все на пользу, Артамоша. Глухие места заселим, — сказал царь весело и обратился к грекам: — А вы что молчите, затейники? От вас все пошло.

— Ты во всем прав, великий государь, — отвечал за всех Симеон. — Назад повертывать негоже. Ослушников наказывать не грех. Токмо уж больно свирепствуют воинские команды. Люди сжигаются с детьми и старцами, с женками и работными мужиками. Умерь стрельцов, великий государь. Пусть беглые прощены будут и оставлены.

— Неможно. Вышняя вода непреложна. Жаль мне людишек, но отвороту нет.

— Ну хоть послабление, — не сдавался Артамон.

— И послабления не будет Как поведено, так воеводы и поступят с раскольниками.

Тверд был царь в своей воле. И мягок с теми, кто мил сердцу. Знал это Матвеев. И ведал пути к сердцу повелителя. Не видел ничего хорошего в том, что бегут людишки в леса, спасаясь от чего? От троеперстия, от никонианской щепоти. Гиль какая-то!

Взял да окрестился двуперстием. И с вызовом глянул на государя. Тот ухмыльнулся и тож осенил себя двумя перстами. Стало быть, согласен: гиль, нету ей почитания, стало быть, понимает, каково всколыхнул Русь.

И греки понимают: не ко времени все сии новшества, исправления, греческий язык в богослужениях. Думая строить, бойся разрушить. Вера незыблема. Она на века и веками освящена.