Руфин Гордин - Иван V: Цари… царевичи… царевны…

— Быр-дыр-был.

— Братец, братец, дай лобик, — напрасно взывала Софья.

Братец увертывался, юлил юлою и был неуловим.

— Ишь какой резвой, — сетовала Софья. Ей было досадно, что братец Петруша явно избегает ее.

Задерживаться не позволял этикет. Софья и князь откланялись и пошли проведывать Спафария. У него, по слухам, были сочинения Гермеса Трисмегиста. Они торопились: слух о том, что Спафарий во главе посольства отбывает в Китай, на поклон к богдыхану, расползся по Москве.

— Пожалуйте на Посольский двор, я там квартирую. Там и книги мои, — пригласил их Спафарий.

Ему было лестно внимание царевны, а с князем он уже не раз трактовал по ученым поводам: то о Платоне и его сочинениях, то о Геродоте — отце истории, то о баснях Эзопа, кои нужно было бы переложить на российский язык.

Они покатили вслед за ним. Спафарий занимал две небольшие комнаты в деревянном флигельке справа от ворот и крытого гульбища, улица уже носила название Ильинки по церкви Ильи-пророка, не так давно выстроенной на ней.

— Прошу, — сказал он, пропуская визитеров вперед.

У входа им низко кланялись слуги: их было четверо, считая горничную.

— Живу, как видите, небогато и должного простора не имею. Но за занятиями недосужно искать иное пристанище. После ваших-то хором, князь Василий, я и вовсе беден.

— Вы, сударь, приезжий, а я коренной, — отвечал князь. — У меня хоромы родовые, наследственные, равно и имения. Вы живете на жалованья, а я на доходы с маетностей. Можно ли ровнять?

— Да, князь, мы величины несравнимые, — согласился Спафарий. — И того значения, кое имеете вы, мне никогда не достичь. Даже в ранге полномочного посла, которого удостоен нынче царским соизволением. Для иноземца, согласитесь, это честь великая.

— Честь-то честь, коли нечего есть, — пошутил князь. — Однако могут и съесть, — продолжал он в шутливом тоне. — Звери дикие, неведомые, племена хищные, воинственные, путь неведомый. Вы отважный человек, сударь.

— Я, князь, уже докладывал вам: по натуре бродяга, странствователь. И пускаюсь в путь бестрепетно, в надежде открыть то неведомое, которое от цивилизованного взора сокрыто, и поведать о том миру. Удастся ли — не знаю.

— Удастся, — уверенно объявил князь Василий. — Я верю в вашу счастливую звезду.

— Благодарю, князь. Благодарю и вас, госпожа царевна.

— Так вы не забудьте книжицу, — напомнила Софья, ревниво оглядывая кожаные корешки.

— Сейчас, сейчас, Софья Алексеевна, — заторопился Николай. — Он у меня в соседней комнате.

— У вас и там есть книги? — удивилась Софья.

— Книги, господа, есть единственное мое богатство и достояние. Другого не имею, как изволил заметить князь Василий.

Он прошел в другую комнату и вынес толстенный фолиант.

— Знаменитый труд. Вверяю его вам до моего возвращения. Ну а коли сгину в пути — владейте. Пусть сохранится память обо мне.

— Добрая память, — поспешно вставил князь Василий. — Ее сохранят и ваши труды, которые хранит моя библиотека, притом на почетном месте да и с лестными надписями.

— Благодарю, — церемонно поклонился Николай.

Слуга снес фолиант в экипаж. И гости, исполненные благодарности, отбыли восвояси.

Царевна была нетерпелива. Четверня прямиком повезла их в хоромы князя Василия. Открыв дверцу, Софья выхватила фолиант и, прижав его к груди, как любимое дитя, поспешила наверх.

В кабинете она решилась выпустить Гермеса из рук, и он с громким стуком пал на столешницу.

— Ну и тяжел, — запыхавшись, вымолвила она. — Верно, кладезь знаний.

— Кладезь, — улыбаясь, подхватил князь. — Но прежде надобно что-нибудь поесть. Ты так торопишься, будто кто-нибудь вздумает его отнять.

— Я нетерпелива, — согласилась Софья и решилась прежде разделить с князем трапезу.

У князя Василия все было заведено по-иноземному. Камердинер, получив указание, ровным шагом отправился в поварню. И вскоре оттуда показалось шествие: ливрейные лакеи переменно несли в руках подносы, уставленные блюдами с закусками и флягами с питием. Вина были фряжские [30] Фряжские — чужеземные, иностранные. , отборные. И все у князя Василия было отборное, чаровавшее взор и даже обоняние. А вкус — само собой: стол был изыскан не по-московски, а по-европейски.

Князь был гурманом. Он не ед, а вкушал. Софья была тороплива, нетерпение ее росло.

— Доколе, князинька, ты будешь рассиживаться? — не утерпела она. И, не дожевав, вскочила с кресла. — Гермес ожидает. Он должен открыть верный способ…

— Не один, — лениво протянул князь и усмехнулся. Он всегда усмехался, когда речь заходила о заговорах, ведовстве, колдовстве и прочих проявлениях нечистой силы. Князь в нее не верил.

— Но ведь наводят же порчу, — твердила царевна. — Я сама видела порченую кликушу.

— Это болезнь такая, опытный врач может вылечить ее без труда.

— Невер ты, князинька. Когда-нибудь нечистая сила возьмет тебя в оборот.

— Или я ее. Пока что она меня обходила. Знает, шельма, что я неуязвим.

Софья погрозила ему пальцем.

— Ой ли? Больно ты сановит, князинька.

— Таков уродился, — развел руками князь. — Ни в сон, ни в чох, ни в птичий грай, как говорится, не верую.

— Ожгешься, — повторила царевна. — Идем же в кабинет.

— Я предпочел бы в опочивальню, — хмыкнул князь.

Софья улыбнулась:

— Всему свое время. Любовные ласки в свой черед.

Фолиант коричневой горкой лежал на столе. Царевна торопливо раскрыла его и стала листать.

— Тут не по-нашему, — разочарованно протянула она.

— Само собою. Это классическая латынь. Пусти-ка меня, я разберусь.

Князь Василий был знаток языков. Латынь не представляла для него затруднений. Это был язык мудрости — язык науки.

— Ну, — торопила его Софья, — чего ты молчишь?

— Ищу. Экий томище, не сразу разберешься.

— А я думала, ты все знаешь. И на каком месте.

— Погоди. Един в мире, кто знает все.

— Кто же это?

— Господь Бог.

Прошло около получаса, царевна начала терять терпение. Наконец князь Василий воскликнул:

— Нашел!

— Читай же. Я вся изнемогла.

— Слушай: «Достать мочи субъекта, купить яйцо и отправиться в ночь на вторник или на субботу в глухое место, где никто не мог бы помешать. Если на небе нет луны, то запастись фонарем. На тупом конце яйца проделать дырочку и выпустить белок. Затем заполнить его место мочой, твердя имя того, кто подлежит порче. Тщательно залепить отверстие чистым пергаментом и закопать яйцо. И удалиться с этого места, не оглядываясь. Когда яйцо начнет гнить, вместе с ним и человек желтеет и загнивает. Через год он умирает».

— Это просто. Но вот с мочой. Где ее взять?

— Попроси нацедить тебе горшочек.

— Дурень, — фыркнула Софья. — Чти далее.

— Вот еще довольно простой способ. Слушай: «В субботу надо купить у мясника бычье сердце, потом отправиться в потаенное место, вырыть там глубокую яму, насыпать в нее негашеной извести, а на нее положить сердце. Колоть его спицей либо шпагой и в это время повторять имя ненавистника, воображая, что колешь в сердце именно его. Возвратиться надо в молчании и ни с кем не заговаривать. Все последующие дни надо повторять это действо, причем натощак»…