Василий Сергеев - Павел I (гроссмейстер мальтийского ордена)

Вернувшись в 1797 году в столицу, Бенигсен получает чин генерал-лейтенанта: лично против него Павел ничего не имеет. Однако отставка Зубовых влечет и его отставку: Бенигсен удаляется в свои литовские имения. А здесь – полное неблагополучие: пятидесятидвухлетнему генералу приходится, чтобы защитить свое имущество, обороняться от нескольких судебных исков...

Поэтому он с радостью принял предложение Палена принять участие в перевороте, призванном привести в порядок российские государственные дела.

«Бенигсен, – пишет Гете, – длинный Кассиус вышел в отставку генерал-лейтенантом, пытается опять поступить на службу, получает отказ, собирается в понедельник 11 марта уехать, граф Пален удерживает его и отправляет к Зубовым»131* Цит. по: Эйдельман Н. Твой XVIII век *.

Уже стояла темная ночь, шел дождь...

Павел I не мог отличить один звук от другого. Капли дождя, падающие на крыши домов, гул ветра в ветвях деревьев – за всем этим может скрываться странный шум. У него так сильно болела голова! Но завтра все будет в порядке. Он успокоился при мысли, что дал приказ Палену арестовать всех заговорщиков.

Он разделся, поеживаясь, лег на свою узкую походную кровать и вскоре крепко заснул.

Должно быть, ему снился дурной сон, поскольку он поворачивался с боку на бок. Внезапно, он проснулся от приступа страха. Что происходит? Его только что разбудил крик гусара. Он резко встал с кровати. Надо бежать! Бежать из этого дворца, из города, через бескрайние степи, бежать из России, собрав все силы, которые остались в его еще живом теле...

В этот момент он забыл о том, что был в ночном колпаке и длинной рубашке. Главное, исчезнуть из этой проклятой комнаты. Выхода не было ни за прекрасными гобеленами, подарком Марии-Антуанетты, ни за огромными картинами, висящими на стенах. Комната Анны Петровны? Дверь была заперта. Спасти его могла только испанская ширма, которая стояла рядом с камином. Он стал за нее, наклонив голову. У него так билось сердце, что ему казалось, этот стук может выдать его. Он перекрестился, затаив дыхание.

В комнату вошел Платон Зубов, вошел – и попятился. Генерал Бенигсен буквально втолкнул его в комнату. За ним последовали остальные заговорщики.

Бывший фаворит Екатерины выругался, как извозчик. Он крикнул:

– Птичка улетела!

Действительно, походная кровать была пуста: на ней было только откинутое одеяло и еще теплые простыни. Неужели жертва ускользнула?

Но вот из-за облаков показалась луна, луч которой осветил испанскую ширму. За ней Бенигсен заметил ноги императора.

– Le voila!* Вот он! (франц.) * – воскликнул он.

Ширма немедленно отлетела в сторону. Даже не успев крикнуть, так и оставшись стоять на месте, несчастный Павел I оказался в кругу офицеров, которые дрожали не меньше, чем он. Зубов, у которого зуб на зуб не попадал, пробормотал:

– Вы арестованы, Государь.

– Я? Арестован? Вы сошли с ума!

С первого этажа послышался шум. Кто-то идет на помощь августейшей жертве? Резкий поток воздуха задул свечу, которую держал в руках Зубов. Шум становился угрожающим.

– Полумеры ничего не стоят, – сухо и деловито бросил Зубову Бенигсен. И вышел в коридор – разобраться, что там за шум.

У Павла вырвался крик последней надежды:

– Пален! Пален! На помощь...

Удар табакеркой в висок оборвал крик. Потом двое убийц стали душить шарфом человека с уже проломленным черепом...

Леонтий Леонтьевич Бенигсен, генерал-кондотьер, приглашенный под конкретное убийство, вернулся в комнату, где главный негодяй ждал исхода своего преступления:

– Le mal est fait...133* Зло совершено (франц.) *

Пален, не поднимаясь с кресла, сказал:

– Для народа, для императорской семьи – апоплексический удар.* «Апоплексический удар в висок», – так почти сразу же была иронически перефразирована официальная версия. *

Узнав, что стала вдовой, императрица Мария Федоровна слезинки не пролила. Она лишь попыталась заявить свои самодержавные права:

«Ich will regieren!»* Я хочу царствовать! (нем.) *,

но робко отступила, когда Бенигсен холодно буркнул ей:

«Не ломайте комедию, мадам!»

Впрочем, он тут же подал ей руку, и императрица-вдова спустилась с лестницы и дошла до кареты под руку с убийцей своего мужа.

Кто-то из придворных обратился к Александру:

– Ваше Величество...

До него не сразу дошло. Потом он понял – отец мертв, – и закатился в истерике.

– Ведь вы знали, – мягко склонился над ним Пален, – что завтрашний, – собственно, уже сегодняшний! – день нес вам либо заточение, либо гибель. Он принес вам престол. Зачем здесь слезы?

– Вы клялись, что отец останется жив, что будет лишь опека!

– Не все выходит, как задумано... Я, впрочем, не был в спальне императора, я охранял вашу матушку от непредвиденных эксцессов, – заявил фон дер Пален и вдруг, удивясь сам себе, что оправдывается, – в чем? перед кем? – впервые за эти годы позволил себе не сдержаться:

«Довольно быть мальчишкой!.. Извольте царствовать!»

Когда в Париж пришла весть, что Павел задушен в Михайловском дворце, Бонапарта охватил яростный гнев:

«Англичане промахнулись по мне в Париже 3 го нивоза, но они не промахнулись по мне в Петербурге»,

– сказал он.

Он считал трагедию, происшедшую в Санкт-Петербурге в ночь с 11 на 12 марта, одним из самых серьезных поворотных пунктов мировой истории – и своей собственной судьбы. Уже пребывая на острове св. Елены, сверженный император сказал доктору О'Меара: