Василий Сергеев - Павел I (гроссмейстер мальтийского ордена)

Вместе с князем Вяземским он получил аудиенцию в спальне императрицы.

– Матушка императрица! Ни сном, ни духом... Ныне утром получил пакет сей от человека, мне доселе неведомого. Ужаснулся...

Страшное письмо переходит в руки императрицы, и теперь они начинают дрожать у нее.

Через час Шувалов в своей карете привозит генерал-прокурора к себе домой. Здесь же происходит и первый допрос. Аш видит предательство Шувалова, но даже не думает отпираться...

Тем для Шувалова все и кончилось. В противность следственным артикулам, предписывающим отбирать показания ото всех, даже просто прикосновенных к делам о покушениях на престол, а буде запирательство окажут, то и под пыткою, – Шувалова ни разу не допрашивали. О чем? Не имеет ли он законных прав на престол? Но это Екатерина и так знала. А верность ей свою он подтвердил.

Ну, а для Аша началась Тайная канцелярия. Допросы перемежались пытками. С ледяной холодностью задаваемые вопросы («Кто писал это преступническое письмо и для чего Шувалов титулуется Императорским Высочеством, когда он не больше, как российской дворянин?») сменялись жаркими, горячими внушениями, что он заблуждается, что сведения его неверны...

Убедить Аша не получилось. И тогда его пожизненно заперли в замке.

Екатерина старалась не напрасно: Павел, несмотря на свой спокойный вид, вновь находился в угнетенном состоянии духа. Узнав о своем жалком положении обманутого мужа, он в первые дни не мог избавиться от желания перечитывать вновь и вновь скандальные письма Натальи к Разумовскому. Это стало для него чем-то вроде самоистязания. Некоторые из них он разорвал, но другие, которые больше всего ранили его и подтверждали его разочарование, оставил. И особенно то, в котором любовник советовал своей подруге терпеть «урода». Уродом, конечно, был он!

Тогда он вставал с кресла и подходил к висящему на стене зеркалу, гримасничал перед ним, дышал на него, оставляя запотевшим...

«Раздражительность Павла происходила не от природы, – сообщил Павел Лопухин князю Лобанову-Ростовскому, – а была последствием одной попытки отравить его».

Царевич боялся отравления и не ел блюд, которые готовил для него придворный повар.

«Когда Павел был еще великим князем, – сообщает историк Шильдер, – он однажды внезапно заболел; по некоторым признакам доктор, который состоял при нем [лейб-медик Фрейганг], угадал, что великому князю дали какого-то яда, и не теряя времени, тотчас принялся лечить его против отравы. Больной выздоровел, но никогда не оправился совершенно; с этого времени на всю жизнь нервная его система осталась крайне расстроенною: его неукротимые порывы гнева были не что иное, как болезненные припадки, которые могли быть возбуждаемы самым ничтожным обстоятельством».

Князь Лопухин дал классические описание этих припадков:

«Император бледнел, черты лица его до того изменялись, что трудно было его узнать, ему давило грудь, он выпрямлялся, закидывал голову назад, задыхался и пыхтел. Продолжительность этих припадков не всегда одинакова».

Но как только припадок проходил, верх брало прирожденное благородство Павла.

«Когда он приходил в себя, – свидетельствует князь Лопухин, – и вспоминал, что говорил и делал в эти минуты, или когда из его приближенных какое-нибудь благонамеренное лицо напоминало ему об этом, то не было примера, чтобы он не отменял своего приказания и не старался всячески загладить последствия своего гнева».

Его натура была склонна к доброте, и вся ложь и злость, жертвой которых он чувствовал себя, и все оскорбления, которым он подвергался, омрачали его поступки, его стремление к дружбе и жажду нежности. Нежность казалась ему редчайшим и прекраснейшим чудом на свете.

Ему казалось, он понял: слишком много доброты и жалости заставят его страдать еще больше. Он уже знал, что мать собирается снова его женить. И снова начнется комедия, которая только что закончилась мелодрамой?

Генрих, прусский посол в России, пребывал при дворе в Санкт-Петербурге, используя каждую мелочь для выполнения главного поручения Фридриха II – поддержания дружбы с российским двором. Смерть Натальи стала еще одним поводом для сближения. Принц Генрих, любезный по натуре, поспешил выразить Павлу уверения в своей дружбе. Екатерину он также осыпал любезностями, – и преуспел в выполнении главной задачи, да так, что открывшиеся перспективы превзошли его ожидания. Императрица дала принцу Генриху carte blanche *«Чистая карта», т.е. свобода действий, свобода выбора. Термин восходит к тем анонимным разрешениям на аресты людей, которые давал близким ему лицам кардинал Ришелье; впрочем, к этим же временам восходит и французская пословица «carte blanche – cartes serrшes», т.е. в вольном переводе, «с чистой картой шутки плохи»... * в выборе невесты для своего сына. Несмотря на жизнерадостность принца и его искреннюю привязанность к царевичу, он прежде всего задумался о политических интересах своей страны и выгодах, которую она сможет получить от этого брака. Если выбор падет на принцессу из Берлинского двора, то Пруссия наверняка сможет установить с Екатериной прочный союз.

Он думал о своей внучатой племяннице Софии Доротее фон Виттенберг-Монбельяр. Когда Павел женился в первый раз, она была еще слишком юной для брака, и поэтому барон фон Оссебург не обратил на нее внимания, но теперь она наверняка станет для царевича прекрасной невестой.

Вернувшись в Берлин, принц послал виттенбергской принцессе приглашение как можно скорее приехать вместе с дочерью к королю Пруссии. Там будет находиться российский великий князь. Молодые смогут познакомиться. В своем старании сводник восклицал с явным волнением:

«Ваша дочь не сможет найти более любезного и порядочного супруга, а теща – более нежного и уважительного зятя».

Павел, которого на этот раз держали в курсе событий, согласился приехать к королю. Возможность такого союза он воспринимал с равнодушной усмешкой. Ему было двадцать два, и он еще искал исцеления для своего разбитого сердца.

Через три месяца длинный императорский кортеж вышла провожать огромная толпа народа. Медленно и торжественно, как траурный катафалк, карета Павла пересекла столицу. Впереди скакала вооруженная охрана. Когда кареты была уже далеко от столицы, молчаливый пассажир достал из кармана своего редингота медальон, очень старую миниатюру, из которой выломали некогда украшавшие ее бриллианты. Павел жадно смотрел на единственный портрет отца, который он смог найти. Во время долгой поездки часто созерцал этот сувенир, эту память о детстве, это самое дорогое для него сокровище, и пытался разглядеть в полузабытом лице знак одобрения своей теперешней поездки. Он поклялся любить все, что любил его отец, и жить так же, как жил он, – до того дня, когда Господь поможет ему отомстить за них обоих.