Борис Тумасов - Усобники

Так тянулось долго. Дмитрию это время показалось вечностью. Но вот Ногай спросил, и все дружно перестали жевать:

— Что привело тебя, конязь, ко мне?

И глаза-щелочки хана вперились в Дмитрия.

От неожиданности он вздрогнул. Однако тут же ответил:

— Справедливости твоей ищу, мудрый хан. Орда твоя несметна, а сам ты подобен библейскому Соломону. Брат мой, городецкий князь, несправедливостью живет, великого стола ищет и на хана Тохту расчет держит. Он на Русь орду навел.

При имени Тохты Ногай поморщился:

— Хе, конязь Андрей нарушил закон Ясы. Не ему, а тебе, конязь Димитрий, конязь Искандер дал Владимир. Городецкий конязь, сын Искандера, против воли отца поступил и за это достоин наказания. — Неожиданно он хитро посмотрел на Дмитрия, и его губы скривились в усмешке: — Отчего вы, дети Искандера, грызетесь, подобно лютым псам?

Темники и мурзы согласно закивали, но Ногай снова подал голос:

— Я помню Искандера, его любил могучий Бату-хан, внук покорителя вселенной.

— Великий хан, — осмелился вставить Дмитрий, — князь Андрей возомнил себя великим князем.

— Хе, ты, конязь Димитрий, говорил мне о том. Но Тохта не станет благоволить к Андрею. А я дам тебе, конязь Димитрий, ярлык в подтверждение, чтобы чтили тебя великим князем владимирским.

Лето на осень повернуло, когда Дмитрий возвращался от ногайского хана. Дни стояли пасмурные, дождливые. Случалось, с утра мелко сеет дождь, а к полудню перейдет в крупный, холодный. И так дотемна… Земля не успевала принимать влагу и под конскими копытами чавкала, подобно тому как чавкали, объедаясь, в шатре Ногая его сподвижники.

Едва останавливались на стоянку, как гридни разводили костер, обсушивались, но уже на следующем переходе одежда делалась мокрой, тяжелой, особенно под броней. Не спасал Дмитрия и корзно, подбитый мехом.

Днями и ночами в пасмурном небе кричали перелетные птицы. На озерах и плесах сбивались в многочисленные стаи, нагуливали жир, готовились к дальнему полету.

Удивлялись гридни: как добираются птицы до теплых земель и где эти края без снегов и морозов?

Еще ехали степью, когда неожиданно прекратились дожди, резко потеплело, а днем в воздухе повисали серебристые нити паутины. В темной южной ночи запахло чабрецом и полынью, застрекотали кузнечики. С хрустом пощипывали траву стреноженные кони.

Князь не велел ставить шатер, а, разбросав потник по шелковистому ковылю и положив под голову седло, сладко дремал, довольный своей поездкой. Он надеялся, что теперь-то между ним и Андреем установится мир…

В Переяславле-Залесском Дмитрий не задержался, передохнув и приняв баню, отправился во Владимир. Издалека увидел, как отстраивается город. Уже встали заново стены и башни, подняли детинец, местами его подлатали камнем. Возвели сгоревшие деревянные церкви и хоромы. Из бревен срубили княжеский дворец и палаты митрополита с резными, затейливыми переходами.

Избы на посаде тесом крыли, реже соломой. Мастеровой люд наладил кузницы, гончарни, печи для обжига, плотницкие. По берегу Клязьмы баньки курятся, у дощатых причалов ладьи на воде покачиваются.

А за городскими стенами, где торговая площадь, ряды и лавки крыты свежим тесом, и все торжище владимирцы плахами вымостили.

Дмитрий усмехнулся: любят владимирцы свой торг. По воскресным дням здесь всегда людно. Свои ряды у каждого ремесленного человека: у кузнецов и плотников, гончаров и кожевенников.

А на полки выкладывают битую птицу, свисают на крючьях окровавленные туши — говяжьи, свиные, бараньи.

Радостно князю — поднялась Русь от ордынского разорения.

Миновав церковь Воздвижения, по бревенчатой мостовой Дмитрий въехал в детинец. Все здесь было восстановлено, как и до ордынского набега, разве что запах свежеструганого дерева говорил, что совсем недавно детинец покинули плотники.

Княжеский дворец, митрополичьи палаты и боярские хоромы отличали италийскими стекольцами, а высокие ступени дворца, срубленные заново, и точеные балясины — все было сделано искусно, как на это способны лишь владимирские умельцы.

Издалека еще разглядели дозорные великого князя, зазвонили колокола, и Дмитрий, сойдя с коня в детинце, встал под благословение митрополита.

Поклонился Дмитрий собравшемуся люду, взошел по ступеням, отвесил поклон дворецкому Анкудину:

— Спасибо, Анкудин, постарался.

— Уж как мы, княже, остерегались, чтоб городецкий князь не сел во Владимире! Ждали тебя, по лесам хоронились. А кого лес не укрыл, те смерть на стенах от ордынцев приняли, иных в Орду угнали. Неправдами князь Андрей живет, неправдами.

Дмитрий нахмурился, но разговор дворецкого не поддержал. Миновав гридницу, направился в опочивальню. На ходу бросил:

— Вели, Анкудин, обед варить.

После Покрова сошлись бояре старшей дружины великого князя, чтобы вместе подумать, как покарать городецкого князя. «Виновен, — говорили они, — почто Русь зорил?!»

Сходились в дворцовой палате степенно, знали себе цену. В кафтанах длиннополых, золотой либо серебряной нитью шитых, высокие стоячие воротники бороды подпирают. В шапках горлатных. Рассаживались по лавкам вдоль стен, ждали митрополита и великого князя.

Посреди палаты стол дубовый. В торце помост и стул высокий, на котором Дмитрий восседает, когда созывает бояр. А рядом сиденье для митрополита.

Вошел Дмитрий, сел в кресло и медленно повел очами по палате. Вот они, его старшие дружинники, верные боевые товарищи. Неожиданно шальная мысль нагрянула: «А может, кто из них сторону городецкого князя держит? И того хуже, в Орду доносит? Но нет, все они честно великому князю служат, из меньшей дружины в старшую пришли по делам, по заслугам. Вон высокий жилистый боярин Телепнев, рядом с ним Василий Митрохин, а чуть подальше черноволосый Алешка Козлов о чем-то переговаривается с Михайлой Еропкиным…»

Опираясь на посох, тихонько вошел митрополит Максим в монашеской рясе и камилавке черного бархата. Тщедушный, под очами круги, синие от бессонницы.

Сел в кресло по правую руку от Дмитрия и, положив руку на посох, осмотрелся.

Дмитрий дождался, пока первосвятитель уселся, заговорил:

— Други мои, товарищи, бояре, с кем радость и горе делим. В трудный час позвал я вас, чтоб приговор услышать. Сами зрите, какие беды брат мой Андрей Руси причинил: землю нашу разорил, города пожег. А все почему? Власти великокняжеской алчет…

Внимательно слушали бояре, и хоть ведомо им, о чем речь, однако ждали, что еще скажет Дмитрий.

Боярин Телепнев не выдержал:

— Карать городецкого князя!

Затряс бородой.

— Скликай ополчение, великий князь, — подхватил Василий Митрохин, — пойдем на Городец походом!