Борис Тумасов - Усобники

По сторонам дороги оставались редкие деревеньки, и смерды, глядя на проходившие полки, покачивали головами:

— Экое воинство собралось! Верно, гнев на новгородцев положил великий князь!

А во главе дружин ехал сам великий князь с воеводой. Дмитрий повернул голову, сказал воеводе:

— Поднимите хоругвь!

И тотчас вперед выдвинулся знаменосец на белом коне, поднял хоругвь с изображением Георгия Победоносца, поражавшего змия. Еще громче заиграла музыка.

Приободрились гридни, стряхивали усталость. Перед ними лежали новгородские земли…

Шли по землям новгородским дружины, разоряли деревни и села. К самой Шелони подступили. Здесь стали биваком. Князю Дмитрию шатер поставили. Ожидали новгородских послов.

В сопровождении отрока князь обошел лагерь. На отдыхе гридни скинули кольчужные рубахи, шлемы, сложили на земле сабли, мечи и тут же сидели у костров, варили кашу.

Среди переяславских Дмитрий задержался. У тех гридней, какие уже числились в боярской дружине, иногда справлялся о вотчине. Многим из них выделял он земельные наделы на кормление.

За переяславцами расположились ростовцы. От их воеводы Дмитрию стало известно, как тяжко умирал старый ростовский князь Борис. У него помутился разум, не узнавал сыновей…

Мысли князя Дмитрия перекинулись на своего сына Ивана. Вздохнул, промолвил едва слышно, чтобы следовавшему за ним отроку было невдомек, что князь сам с собой разговаривает:

— Апраксия, Апраксия, кому я теперь надобен, когда лета к закату катятся… Ты ушла, теперь вот сын Иван кровью кашляет. А он у нас, Апраксия, один…

Сделалось тяжко. И снова промолвил:

— Ответь, сыне, к чему покинула меня матушка твоя, Апраксия? И твоя жизнь, сыне, мне не в радость. Жизнь тогда в радость, когда человек зрит продолжение рода своего… Эвон, как Даниил сыновьями своими любуется, Юрием, Иваном…

Послы из Новгорода приехали на следующий день: архиепископ Киприян, сухонький старик в черной рясе, в бархатной камилавке, прикрывающей седые волосы, и рыжий бородатый староста кузнечного ряда Ермолай, в длинной шелковой рубахе, подпоясанной плетеным пояском.

Перекрестились послы, Дмитрий к архиепископу подошел, спросил:

— Святой отец, с чем послал тебя Великий Новгород?

Киприян вздохнул:

— Княже, я челом бью: не таи зла на новгородцев.

Дмитрий прищурился:

— Святой отец, когда новгородцы отреклись от меня, великого князя, как Петр от Иисуса Христа, ужели они не мыслили, что творят беззаконие?

— Ты, великий князь, святого Петра вспомнил, но забыл, что учитель снова вернулся в лоно Христовой церкви, вернулся святым апостолом.

— Мне то ведомо. Но почто горожане не впустили меня в Новгород, когда я в Копорье лопарей в повиновение приводил?

Тут Ермолай пробасил:

— Не зли новгородцев, княже. Мы люди мастеровые, но, коли нужда какая, и за мечи возьмемся.

— Угрожаешь, староста?

— Нет, княже, к чему? Но, коли позовет Великий Новгород, мы готовы и животы положить, костьми лечь…

— Не дай пролиться русской крови, великий князь, — воздел руки архиепископ Киприян. — Тебе ли не ведомо, сколь ее пролито нехристями?!

— Святой отец, я ли желаю зла Новгороду? Не новгородцы ль от меня отреклись?

— Я молю: прости их, княже, за скудоумие.

Дмитрий тронул седые виски:

— Я от Новгорода отойду, коли он примет моего посадника, какой городом будет править сообща с новгородским. Будет по-моему — не стану разорять земли новгородские…

В легких санках, обгоняя воинство, ехал великий князь в шубе и бобровой шапке. За санками, на длинном чембуре, рысил княжеский конь под седлом, покрытый теплой попоной. Тонконогий, широкогрудый, он гнул шею дугой, косил, прядал ушами.

Снег уже сошел, и санки катили по голой земле. Дмитрий загляделся на полки — каждую дружину вел свой воевода, под своим стягом.

Дружины шли ряд в ряд. Дмитрий подумал: «Такой силой на ордынцев бы ходить, а не усобничать». На крутом повороте санки едва не опрокинулись. Гридин спешился, успокоил коней. И снова впереди поле, в стороне лес, и санки покатили, обгоняя растянувшиеся дружины…

А Великий Новгород стены и башни крепил. Едва утренняя заря возвестит день, как новгородцы, отбросив снег, глину копают, матицы набивают, кирпич обжигают. Из леса бревна волокут, камень подвозят…

Чем ближе подступали дружины к Новгороду, тем чаще останавливались на привалы. Оттепель затрудняла дороги. У князя Дмитрия даже мысль родилась: а не воротить ли дружины? Но тут прискакал из авангарда гонец, возвестил:

— Новгород открылся, монастыри и деревеньки завиднелись!

Дружины подошли к Новгороду, расположились под стенами. По Волхову охватили город. Вооруженные новгородцы взошли на стены, готовились отразить дружины Дмитрия. Удивлялись:

— Аль мы недруги, чтоб нас осаждать?

— Диво-то какое — Русь на Русь ополчилась!

А на самих панцири зеркалами поблескивают.

Князь Дмитрий тем часом объехал город, спросил воеводу:

— По силам ли нам город взять? Аль измором?

— Коли сомневаешься, чего ради в эту землю шли?

— То так.

— Надобно стрелы каленые пустить!

— Подождем, может, миром урядимся?

Дни начинались с колокольного перезвона. Заводили в Святой Софии, подхватывали в монастырях, за городскими стенами. В первый же день гридни из младшей княжеской дружины поставили Дмитрию шатер. Ждали послов новгородских. Лишь на третий день открылись Половецкие городские ворота и выехала колымага архиепископа. С помощью монахов вылез Киприян. Дмитрий подошел под благословение. Архиепископ спросил сурово:

— Почто ты, князь, войско на Новгород навел? Я ли не молил тебя? Тебе бы Русь беречь!

— Прости, владыка, но я ли Русь разоряю? Не пора ли Новгороду припомнить, что он не вольный город Брюгге, а искони русский, и ему надлежит повиноваться великому князю?

Смолк Дмитрий. Киприян заговорил снова:

— Новгородцы вольны в выборе князя, и коли тебе память не изменяет, и отца твоего звали. Ты на Шелони с посольством говорил и думал, что новгородцев на колени восставил? Ан нет. И коли ты станешь разорять наши земли, Новгород за себя постоит. Уводи, князь, дружины, не вводи новгородцев во искушение…

Возвратился архиепископ в город, а великий князь развернул дружины вокруг Новгорода и велел изготовиться. А сам дозоры что ни ночь объезжал — проверял, не замышляют ли чего новгородцы.

Однако все было тихо. Новгородцы жили прежними устоями: с утра звонили колокола по церквям, звенели молоты в кузницах, и ратники со стен не задирали дружинников.

Дмитрий жаловался Ростиславу:

— Я ожидал, что Новгород откроет ворота и не станет оказывать сопротивление. Но сейчас вижу — новгородцы настроены решительно. Они подготовились к длительной осаде. У них хорошие запасы, чего нет у нас.