Борис Тумасов - Усобники

Дарья исчезла. День был воскресный, во Владимир, на торжище, съехались из окрестных городов и деревенек смерды и ремесленники. Многолюдно сделалось в стольном городе. Только в ночь холопки, жившие в избе, обнаружили: нет Дарьи. Сказали о том тиуну, а тот — великому князю. Разгневался Андрей Александрович, велел искать. Ночью и в следующий день все обыскали — нет холопки…

А Дарья уходила от Владимира все дальше и дальше. Сначала упросила смерда, и тот довез ее до своей деревни. Здесь она и заночевала. На другой день тронулась в путь. От деревни к деревне шла, кормилась людским подаянием. Радовалась, что сбежала от великого князя. Одно огорчало: не увидит теперь она никогда своего доброго дружинника.

Накануне воскресного дня княгиня Анастасия, любуясь Дарьей, спросила:

— Знаешь, зачем привез тебя князь Андрей во Владимир? — И тут же ответила: — Подарит он тебя, Дарья, в жены старому хану Ногаю. По весне поедет в Орду и тебя с собой заберет.

Облилась Дарья слезами, а великая княгиня, помолчав, промолвила:

— Тут слезами не поможешь, одно и остается — бежать тебе.

Шла Дарья в сторону Твери, к сестре княгини Анастасии — Ксении. Наказывала великая княгиня Дарье:

— Как попадешь в Тверь, явись к княгине Ксении, у нее и приют найдешь.

Устала Дарья, и страшно ей, но еще страшнее мысль оказаться женой татарского хана.

Дорога безлюдная, а как заслышит она конский топот, спешит укрыться в кустарнике: вдруг за ней вдогонку скачут…

Много дней добиралась Дарья, пока не пришла в Тверь. Но сразу не осмелилась явиться к княгине, думала, ну как она в хоромы попадет, караульные прогонят ее да еще и на смех поднимут.

Смилостивилась над Дарьей нищая старуха, пустила пожить, а на Крещенье собралась в церковь за подаянием и взяла с собой Дарью.

— Пойдем, девка, — сказала она, — глядишь, подадут на пропитание.

Примостилась Дарья на паперти, и стыдно ей: отроду не протягивала руку за милостыней. Мимо люди в церковь входили, вскоре княгиня Ксения прошла, Дарью едва не задела. Дарья вперед подалась, а княгиня уже в дверях храма исчезла.

Обедня Дарье показалась долгой, она вся сжалась от мороза. А когда закончилась служба и княгиня снова поравнялась с Дарьей, та осмелилась.

— Княгиня, — едва прошептала она, — я из Владимира, и великая княгиня Анастасия наказала, чтоб к тебе явилась и все поведала.

Посмотрела Ксения на Дарью — совсем еще девчушка, худая, большеглазая, языком едва ворочает, видно, совсем замерзла. Сжалилась:

— Иди за мной.

Дарья заспешила вслед за княгиней.

Сам не свой бродил Любомир в свободное время по Владимиру. В неделю исходил город неоднократно, пропала Дарья. Кого только ни расспрашивал, никто не видел ее. Наконец тиуна спросил, а тот ответил:

— Видать, прознала девка, что великий князь намерился ее в жены хану Ногаю отдать, вот и сбежала.

Лишь теперь понял Любомир, почему князь Андрей сказал, что Дарья не ему суждена. Огорчился гридин, но время взяло свое, постепенно забылась Дарья. А однажды на княжьем подворье Любомир едва не столкнулся с княгиней. Метнула на него Анастасия взгляд, шаг замедлила, может, произнести что-то хотела, однако ни слова не промолвила. Но с той поры Любомир часто ловил на себе пристальный взор молодой княгини.

Задумав по весне отправиться в Орду, великий князь решил взять с собой и Анастасию. Та не возражала, но пожелала ехать в облике дружинника.

— Ханам и его мурзам и бекам ни к чему знать, что с великим князем едет его жена, — сказала Анастасия. — Ты, князь Андрей, вели кому-либо из гридней обучить меня в седле скакать и меч в руке держать.

Великий князь согласился. Верно рассудила Анастасия: чай, на коне до самого Сарая добираться. Ответил:

— Аль мало, княгинюшка, гридней, избери сама, и он при тебе неотлучно будет. Конь, какого подберешь, твой.

Первыми о весне возвестили перелетные птицы. Они летели караванами с юга на север к гнездовьям, и ночами слышались в выси их крики и курлыканье.

С весной ожил слепой старый гусляр, не единожды исходивший русскую землю, отогрелась стылая кровь. Отрок Олекса радовался, говорил:

— Живи, дедко!

В сумерки Олекса выбирался из кабака, слушал, как перекликаются птицы. Москва погружалась в темноту, и вот уже гасли свечи в оконцах боярских хором, а в избах тухли лучины.

По воскресным дням на торгу у самого Кремля, до спуска к Москве-реке, собирался народ, было шумно. Мужики, приехавшие из деревень, заходили в трактир похлебать щей в жару, выпить хмельного меда или пива. В такие дни старец брал в руки гусли, потешал люд игрой и пением. Голос у него был глухой, дребезжащий: сказывались годы.

Услышал однажды князь Даниил звон струн, заглянул в кабак, удивился:

— Ужели ты, старый Фома? Мыслил, тебя нет. А вот и отрок твой. Возьму-ка я его в свою дружину, чай, не забыл, сам просил меня о том.

И князь увел Олексу.

К утру в келье сделалось холодно и сыро. Власяница, надетая поверх обнаженного тела, совсем не грела. Однако Дмитрий молился истово, отбивал поясные поклоны, а губы шептали слова молитвы. Лик у инока строгий. Он просил у Господа дать ему покоя душевного, забыть жизнь мирскую, простить вины его.

А в чем они, Дмитрий и подумать не осмеливался. Знал только: человек грешен от рождения, а отпустить грехи, помиловать — в воле Бога единого.

Горит лампада перед образом, высвечивая всевидящие Божьи очи. Скрипнула дверь кельи. Молодой послушник, согнувшись, внес охапку поленьев, сложил у печи. Долго возился, разжигая огонь. Вот пламя от лучинок перекинулось на дрова, и послушник вышел, чтобы вскоре вернуться с чашей воды и куском ржаного хлеба. Поставил все перед Дмитрием и снова покинул келью.

Сколько молился Дмитрий, он не знал. Одно ведал: грехи свои земные замаливал.

Присев на краешек ложа, пожевал хлебушка, запил водой. И не хотел, ан вновь на мысль пришло, как сытно едал в Берендееве…

Не успел отогнать греховную мысль, как память привела его на Белое море, к рыбакам, когда они сетью выволокли множество семги. Мясо у нее розоватое, во рту тает. Этакую рыбицу Апраксеюшка любила, ела, прихваливала: «Ровно девка в соку…»

Перекрестился Дмитрий, прошептал:

— Господи, сызнова впал я в искушение. Плотское желание во мне превозмогло, одолело душу мою. Спаси меня, Господи…

День за днем инок Дмитрий жизнь свою судит. Хотелось справедливости, да всегда ли удавалось?.. Исповедается у игумена, будто облегчит душу болезненную, да ненадолго!

И опять становится князь Дмитрий, принявший схиму, перед святым образом, молится, поклоны отбивает. А из оконца кельи доносится шум леса, голоса птичьи. Мирская жизнь — она искушает Дмитрия.