Борис Тумасов - Усобники

— Выдвини вперед пеших ратников. Им первым принять бой. Пусть дадут конным переправиться.

Стодол засомневался:

— Устоят ли?

— Должны. А тем часом на левое крыло ордынцев ударит воевода Касьян с переяславцами. Мы же навалимся на правое крыло.

— Замыслил хорошо, князь, но помнить надобно: татары станут прорывать пеших воинов.

— Пусть ратники напружинятся. И запомни: устоять должно. Ежели побегут, татары посекут…

Татарское войско приблизилось к переправе. Передние достигли Оки, направили коней в воду. Видит Даниил Александрович — на том берегу, на возвышении, остановился темник, а с ним князь Константин. Теперь будут ждать, когда начнется сечь и дрогнут московские ратники.

Вспучилась Ока от множества коней и люда. По левому краю переправляются рязанские дружинники. «На переяславцев выйдут», — подумал Даниил.

Передние ордынцы уже на берегу завязали бой с пешими воинами. Ратники щитами огородились, копья выставили. Смотрит князь Даниил — почти весь тумен перебрался на левый берег. Положил московский князь руку на рукоять сабли, бросил коротко:

— Поднимите стяги! Пора!

И кони, ломая грудью перелесок, вынесли гридней на правое крыло татарского войска. А в тот же час на левое, рязанцев, обрушились переяславцы…

Зло рубились ордынцы, яростно крушили москвичи и переяславцы. Трещали копья, звенела сталь, храпели кони, крики и стоны разносились над Окой. Колыхнулись стяги русичей, нагнулись татарские хвостатые бунчуки. Долго без перевеса длилось сражение. Но вот попятились ордынцы, повернули конец к переправе, а их настигали, секли. Тех, кто в воде оказался, добивали стрелами. В том бою не одна тысяча ордынцев и рязанцев полегла в поле, утонула в реке. Немало московских и переяславских ратников осталось лежать на берегу…

Послал князь Даниил Александрович вдогонку за бежавшими боярина Стодола:

— Лишней крови не жажду, воевода, добудь князя Константина.

Переправившись на правобережье, воевода Стодол повел дружину вслед за уходящим от преследования рязанским князем.

Даниил Александрович наказывал боярину:

— Уйдет князь Константин в степь, к Ногаю, — явится сызнова с еще большим войском…

Пригнувшись к гриве, вырвался Олекса вперед. В бою он был в самой гуще, и, может, посекли бы его татары, да не раз спасала легкая сабля, успевал уворачиваться.

Со времен Александра Невского многие князья отказались от мечей и вооружили дружины татарскими саблями…

Сильный конь, хоть и подуставший, легко нес гридина. Под копытами мелькала земля. По ту и другую сторону редкие перелески, кустарники, овраги. Скоро начнется степь, и тогда уйдет рязанский князь. В степи и на ордынцев наскочить можно.

Торопит Стодол дружинников. А гридни и сами чуют — приустали кони: из этакой сечи да вдогонку…

Рязанцев увидели неожиданно. Они отдыхали, не ожидая преследования. Не успели коней взнуздать, как московская дружина налетела.

— Князь Константин! — закричал Стодол. — Не будем рубиться, не прольем кровь, аль мы не русичи? Князь наш хочет тебя на Москве видеть!

— В плен берешь, воевода?

— То как разумеешь, но жизнь тебе и гридням твоим обещаю…

Безлунная ночь. Тишина в Москве, лишь перекликается на стенах стража да лениво перебрехиваются на посаде псы.

Не спится Даниилу Александровичу, задумчиво идет он по Кремлю, и мысли его о рязанском князе, которого он вот уже месяц держит в темнице.

Вчера гонец привез из Твери письмо князя Михаила. Пишет тверской князь: «Доколе ты, Даниил Александрович, будешь таить Константина Романовича? Зачем глумишься? Коломной овладел, и ладно…»

Даниил, однако, опасается отпустить рязанского князя: освободит его, а он к Ногаю кинется, и тот его пригреет, своих воинов даст, и хватит ли тогда у Москвы сил отбиваться?

Сам того не замечая, князь оказался у темницы, бревенчатого сруба с дубовыми дверями, на которые навешан тяжелый замок.

Караульный узрел князя.

— Не уснул, страж? — спросил Даниил.

— Как можно, княже.

— Олекса, кажись?

— Я самый, князь.

— Доволен ли службой, гридин?

— Уж куда как.

— И добро, стереги пленного в оба.

— Аль отсюда побежишь?

Промолчал Даниил Александрович, ушел, оставив Олексу размышлять о предвзятостях судьбы. Вот хотя бы Константин Романович. Княжил в Рязани, владел городами и землями, а ныне в темнице томится. Видать, истину сказывал старый гусляр: «Жизнь, Олекса, ровно поле в оврагах и рытвинах, того и гляди, ногу сломаешь…»

Князь Даниил спросил, доволен ли Олекса княжеской службой. А что ответить? Олекса сыт, одет, по миру не скитается с сумой… А еще Дарью повстречал… Тепло сделалось на душе у гридина, и не будь он караульным, так бы и пустился в пляс…

А князь Даниил Александрович поднялся по ступеням крыльца, посмотрел на небо, затянутое тучами. Ни просвета, хоть бы где дыра открылась, звезда показалась.

В опочивальне, разоблачаясь, князь решил поутру призвать князя Константина, попытаться договориться с ним по-доброму.

Побив на Оке не одну сотню татар, Даниил Александрович понимал: за это придется нести ответ. Позовет его Тохта, и как оправдаться? Московский князь готов был и смерть принять, сыну Юрию наказы давал. Однако теплилась надежда, что те татарские воины были из орды злейшего врага Тохты — Ногая.

Близилась осень. Молчит Сарай. Может, хан не обратил внимания, что князь Даниил прирезал к своему княжеству Коломну?

Со временем улеглись страхи, и теперь уже Даниил Александрович поверил: Тохта не придал значения своеволию московского князя и не разорит его княжество.

Они сидели в трапезной друг против друга и, хоть стол был едой уставлен, к пище не прикасались.

Утром рязанскому князю истопили баню. Он попарился, грязь, какую собрал в темнице, смыл и сейчас настороженно слушал, о чем говорит его недруг Даниил:

— Ты, князь Константин, не гляди на меня волком. Я, может, для тебя и серый, но меня жизнь принудила. Коломна-то город земли Московской.

— Московской? — взбеленился рязанец. — С каких пор? Говори, Даниил, да не завирайся. Отколь Коломне в Московском княжестве быть?

— Аль отец мой, Александр Ярославич, не владел ею?

— Нет, не припомню такого!

— Не желаешь вспомнить, то твое право. А была, была!..

— Ты, князь Даниил, байки для других побереги.

— Ко всему, князь Константин Романович, Коломна у Москвы под боком. Ты же, поди, не забыл, как меня мальцом в Москве князем посадили. Княжество малое, нищее, и городов нет. Ты же землей Рязанской завладел, одних городов у тебя пять, не меньше. Ужели умалится княжество Рязанское, коли на нищету мою Коломну выделишь?