Франтишек Кубка - Мюнхен

— Товарищ дома, — сонным голосом сказала дежурная.

Окулов поднялся от стола, на котором краснел абажур электролампы. Он был в пальто и в валенках.

— Снова трубы лопнули, так что ты не снимай пальто. Что случилось?

— Я отвез Таню в роддом, у нее схватки начались.

— Так и должно быть, — проворчал Окулов.

— Я переночую у тебя, не могу оставаться один!

— Конечно, накроешься моим пальто.

Он принялся потчевать Яна. Вскипятил чай, нарезал колбасу и хлеб.

— Она такая слабая… Вдруг умрет?

— Не умрет, а даст начало новой жизни, — торжественно произнес Окулов.

Потом они принялись говорить о предстоящем отъезде Яна.

— Ты собираешься домой. Говоришь, что ненадолго, но может получиться так, что навсегда. Неодолима тяга родной земли. И мне тоже, хочу я того или нет, придется однажды вернуться в Сибирь. В вагонах и на вокзалах, в казармах и в хибарах, голодая, бедствуя, ты прожил рядом с нами четыре года. Когда-нибудь о них будут писать, как о самых тяжелых. Может быть, для тебя это был только сон — молодая жизнь быстра, как серна. Но теперь ты возвращаешься в суровую действительность своей родины. Иногда лучше не возвращаться, но мало кто из нас устоит перед таким соблазном.

— Да ведь я еще не еду, — сказал Ян, словно утешая Окулова.

— Езжай, езжай, да поскорее.

Они еще долго говорили. О 5-й армии, которая освобождала Сибирь, о поездках на Урал и потом в Москву, о сибирских реках, о разбитых мостах, о перевернутых паровозах, о сыпном тифе, о гриппе, который докатился до Сибири в 1921 году, уже погубив в Европе сотни тысяч человек, о людях, не желавших сдавать зерно, о нэпманах, заполонивших рынки сибирских и уральских городов, но особенно заразивших Москву, о базаре у Сухаревской башни, о беспризорных и их ужасной жизни, о голоде на Волге и о ресторанах с цыганскими танцовщицами на Арбате.

— Но все это временно, — говорил Окулов.

Ян почти не слушал его, из головы не выходила Екатерининская больница.

— Может быть, позвонить?

— Сейчас, после полуночи? Сказали ведь тебе, завтра вечером.

Окулов постелил Яну на диване и накрыл его своим пальто. Потом он погасил свет, лег в кровать и еще некоторое время что-то рассказывал, как когда-то дедушка Яна в Праге.

Ян вздрогнул, когда в кромешной темноте его разбудил Окулов.

Они пошли на похороны Ленина.

Траурная процессия на заснеженной Красной площади, скорбная музыка, плач, гроб, мавзолей, гневный и в то же время скробный вой гудков, пламя костров и бесконечные толпы понурых людей — все это болью отозвалось в душе Яна, но Таню из головы не вытеснило.

Хуже всего было, когда вечером после похорон он позвонил в родильное отделение Екатерининской больницы.

Долго никто не отвечал. Потом хриплый голос спросил, что товарищу нужно.

— Медсестру Нину.

— Нину? Она была на похоронах и сегодня уже не вернется. Дежурство у нее завтра.

— Может быть, вы знаете, как себя чувствует Таня Мартину.

— Минуточку…

Ян услышал удаляющиеся шаги, потом тот же спокойный хриплый голос сказал:

— У Татьяны Мартину все в порядке. Изредка бывают схватки, наверное, у нее будут затяжные роды. В остальном она вполне здорова и шлет вам привет.

— Что такое затяжные роды?

— Немножко дольше тянутся. — Человек у телефона закашлялся.

— Я могу с ней поговорить?

— Нет! Позвоните завтра в полдень.

— Только в полдень?

— Да.

Вторая ночь была хуже первой.

Ян снова лег на диван и, накрывшись пальто Окулова, уставился в потолок.

Окулов сидел у лампы и писал.

— Тебе не холодно? — спросил он и натянул Яну пальто до самого подбородка, как ребенку.

Утром Ян пошел на работу. В читальном зале Института истории было тепло, на столе с позавчерашнего дня лежала стопка книг. Книги были на русском, французском и английском языках. Но что означают они для него теперь, когда Таня на краю смерти? Если умрет Таня, то умрет все. Таня — это его огромная радость. Если он лишится ее, то всему придет конец…

Работа не шла Яну на ум, все его помыслы были о жене, и он попросил у директора разрешения уйти.

— Идите, идите, Иван Иванович, — сказал тот. — Вы похожи на Левина, когда рожала Кити.

Вадим Петрович знал Толстого наизусть. Поэтому, по своему обыкновению, он хотел процитировать хотя бы один абзац из «Анны Карениной», но Ян уже был за дверьми и бежал на Волхонку к Окулову. Можно было пойти в Екатерининскую больницу и найти доктора из родильного отделения, но у него не хватало смелости. Телефон — это более абстрактно. Ведь Ян ничего не боялся так, как конкретных слов о надвигающейся или надвинувшейся беде.

В комнате Окулова не было.

По телефону ответил знакомый голос медсестры:

— А, доброе утро… Вы совсем испереживались?

— Как дела у Тани? — спросил он в отчаянии.

— Завтра утром вы будете отцом.

— Не понимаю…

— Отцом будете!

— Я?

— Ну да, вы.

— Можно мне прийти к Тане?

— Мы вас даже в ворота не пустим!

— Почему?

— Потому что нам надо заботиться о вашей жене, а не о вас!

— Ей плохо?

— Наоборот, все идет хорошо. Когда все закончится, я вам позвоню. Ждите.

— Сколько же еще ждать?

— Если бы вы с Таней пришли сегодня, то ждать пришлось бы не так долго.

В комнату шумно вошел Окулов:

— Ну что?

— Завтра.

— Вот видишь. А сегодня пойдем в театр, я достал два билета.

— В такой вечер?

— Да.

Они пошли по улицам сквозь густо падавший снег. В театре сидели в самых первых рядах, так что был виден грим на лицах актеров. Но о чем эти актеры говорили, что делали, как назывался спектакль, кто был автором, этого Ян не знал.

Ночью он спал без сновидений. Задолго до рассвета зазвонил телефон. Сначала Ян подумал, что это будильник Окулова. Но это был телефон.

— Вы спите? — услышал Ян знакомый голос.

— Сестричка, скажите, как дела.

— У вас родился сын.

— Что? Сын? Это не ошибка!..

Окулов тоже проснулся и воскликнул:

— У гебя сын, Ян!

С трепетом в голосе Ян спросил:

— А Таня?

— Она очень рада и шлет вам привет.

— Скажите ей, что я тоже рад, очень рад, безумно рад! Она здорова?

— Здорова. Приходите к ней в одиннадцать утра.

— Приду, — сказал он и тут же спросил: — Сестричка, а вы не ошиблись? Вы не шутите?

— Вы с ума сошли, Иван Иванович!

На замерзшей и заснеженной реке Москве слышались звонкие голоса ребят, катавшихся на коньках. Ян решил взять извозчика и поехать в Екатерининскую больницу.

Было солнечное, голубое утро, но дул сильный ветер. Ян поднял воротник, чтобы прикрыть мерзнувшие уши, засунул руки поглубже в карманы и дал себе слово хотя бы некоторое время ни о чем не думать. Ни о плохом, ни о хорошем.

Красная площадь ослепительно блестела. Проезжая мимо Спасской башни, Ян не взглянул на куранты. Он знал, что было половина одиннадцатого и что он приедет в Екатерининскую больницу раньше положенного. Но ведь не могут же его выгнать!