Франтишек Кубка - Мюнхен

Внутренняя политика «Демократической газеты» была еще яснее. Этот отдел вел редактор Гинек, замкнутый человек, от которого всегда сильно пахло духами, как от проститутки. Он ходил в парламент и оттуда по телефону сообщал новости. Он бывал и у социал-демократов, и у национальных социалистов, и у аграриев, и у национальных демократов, живностенцев, лидовцев, людаков и бог знает у кого еще. Разговаривал он главным образом с министрами и председателями партий, причем самым милейшим образом. Записывал их взгляды на кусочках бумаги тонкой золотой ручкой. Что из этих интимных разговоров должно было попасть в газету, решал пан шеф-редактор. В основном вещи положительные, конструктивные, оптимистические. Что не попадало в газету, то сообщалось приятелю Олдржиху Кахе, милой пташке, порхавшей по залам Града.

Хуже было редакторам, занимавшимся текущей местной информацией. Ежедневно около девяти утра пан шеф-редактор выгонял их из-за столов на улицу, а в три часа дня уже нетерпеливо ожидал. Они должны были приносить известия из магистрата, сообщения из министерств общественных работ, социального обеспечения, здравоохранения и образования, новости о демократических преобразованиях в стране и обеспечивать опубликование статей господ министерских советников, начальников отделов и референтов о строительстве столицы, об археологических раскопках и о новых открытиях в старых архивах и так далее. С этими редакторами пан Лаубе поступал строже всего, потому что хорошо разбирался в их делах. На послеобеденном совещании он сразу отвергал их статьи уже по одним заголовкам:

— Выбросьте это! Перестаньте писать о кризисе в таксомоторной службе! Ездите на трамвае, если такси вам не симпатичны! Пропадите вы пропадом с этой тематикой! Пишите об этом в «Вестник для продавщиц».

Так, раньше чем были написаны, погибали местные сообщения. У молодых людей и пожилых редакторов в отделе местной информации жизнь, таким образом, была полна опасности, тревог и несправедливости.

Когда 1 июля около девяти часов утра Ян вошел к шеф-редактору, пан Арношт Лаубе бросил ему, не вставая из-за стола:

— Что вам угодно, пан Мартину? — При этом он отвернулся к открытому окну.

— Сегодня я заступаю на службу, пан шеф-редактор!

— Ну и заступайте. Что вы мне мешаете!

Ян подумал, что Лаубе шутит. Но Лаубе в редакции никогда не шутил со своими подчиненными. А Ян с сегодняшнего дня был его подчиненным.

В доме напротив служанка маленького роста выбивала на балконе половик. Лаубе встал, приветливо помахал ей рукой. Служанка улыбнулась. Лаубе возвратился в свое кресло.

Ян молчал. Лаубе бросил на него взгляд:

— У меня нет для вас стола!

— Мне уйти?

— Уйти? Куда уйти? — выкрикнул пан шеф-редактор. — Может быть, вы хотите устроить редакцию у себя дома? Вы об этом думаете, пан Мартину? Гейна сейчас в отпуске. Целый год ничего не делает, а потом едет себе в отпуск! Идите и садитесь за его стол.

— Я приготовил комментарий к процессу над Горжецем.

— Что? Какой комментарий? — взревел пан шеф-редактор.

— В «Демократической газете» было только короткое сообщение. Я привожу новые аргументы.

— Аргументы? Вы думаете, что моя газета существует только для того, чтобы печатать ваши аргументы? Вы хотите во что бы то ни стало попасть в тюрьму? Я для этого вас сюда взял? Он, видите ли, будет два дня писать аргументы, а потом месяц сидеть в Панкраце! Нет, увольте, это мне слишком дорого обойдется… Будете сидеть в редакции, понятно?

Ян пошел садиться за стол редактора Гейны.

Он просидел там час, а может быть, два. Затем взял лист бумаги и написал четверостишие. В нем почти не было логики.

Земля родины, суровая земля!

Дай хлеба! Дай крышу! Дай нам жить!

Приди, сядь и наклонись ко мне.

Там, где есть ты, там всегда покой.

В первых двух строчках он писал о родине, в двух других — о Тане. Написанное о Тане не соответствовало действительности. В эти дни она не приносила ему покоя.

На следующий день в большой передовой статье Ян приветствовал зарубежных гостей, которые приехали на сокольский слет. Он осторожно вставил в статью абзац о «соколах» России, из которых многие были учителями ведущих деятелей советской физкультуры и спорта. «Теперь вы убедились, что можете писать о России!» — не преминул заметить Лаубе.

На слете Ян не был. Он не видел триумфа Масарика, выступавшего на нем в белом, издалека заметном костюме. Его не было даже на манифестации на Староместской площади. Там, на трибуне, сидел сам пан шеф-редактор, а редактор спортивного отдела с трудом пробился на гостевую трибуну. Прага веселилась. Она окрасилась разноцветными красками, заполнилась звуками маршей, запестрела цветами и красными рубашками. Никому и в голову не приходило думать о фашистском путче. Бульварная пресса хранила молчание.

Прага в эти дни была и славянской, и демократической, и даже гуситской. Редактор Гинек закатал в понедельник утром рукава шелковой рубашки и написал в «Демократическую газету», что за Градом стоят три огромные группы: сокольство, легионеры и чехословацкий народ. «С теми, кто не оправдал себя и сегодня высовывает из-за угла язык, — цитировал редактор Гинек интервью Масарика перед слетом, — нет нужды считаться».

Все, таким образом, было в порядке.

Яну разрешили написать для культурной рубрики статью о Валерин Брюсове.

Прошло лето, и хотя писатели собирались в квартире Самека за чашкой кофе в его отсутствие, Ян на Виноградской вилле больше не бывал. Самек был в Топольчанках. Там он записал разговор с президентом и прислал его в «Демократическую газету», который та поместила на первой полосе.

После слета в Граде началось оживление. Гайду выгнали из генерального штаба! В это дело был замешан и французский посол. «Демократическая газета», однако, еще не выступила по делу Горжеца. Доктор Клоучек затягивал судебное разбирательство. Он обещал представить доказательства, подтвержденные документально.

Ян Мартину был вызван к судебному следователю только осенью, в конце октября. Ему было сказано, что на него было подано заявление в суд за оскорбление личности и лживые показания, которые он давал вовремя процесса. Жалобу подал генерал Горжец через своего представителя Татарку.

Ян повторил судебному следователю все, что сказал на суде. Пан Клоучек посоветовал ему предъявить для подтверждения показаний документ из России. Тот самый документ, на котором атаман Семенов собственной рукой написал имя поставщика и продавца чехословацкого оружия генерала Горжеца.

— У вас есть эта бумага? — спросил следственный судья.

— Она запрошена из Москвы, — ответил Ян.