Франтишек Кубка - Мюнхен

— Это шантаж, пан директор! — спокойно ответил Ян.

— Шантаж? — вскрикнул Аммер. — Это приказ!

— Мне не известно, чтобы договор предусматривал получение от вас приказов.

— Договоры можно быстро расторгнуть.

— Я это знаю, — усмехнулся Ян. — Однако вашему совету я не могу последовать. Я могу вас только обвинить! Я не являюсь вроде бедного Кошерака экономистом, но мне известно, что происходит в нашей экономике, и не только на «Шкодовке», пан директор. Вы продались гитлеровским сталепромышленникам еще до кризиса. А во время кризиса? Рабочим предоставляют месячный неоплаченный отпуск. В Яблонецком, Либерецком и Фридлантском районах вы закрываете текстильные и стекольные предприятия.

— Ага, — перебил Аммер. — «Ни одного человека с завода, ни одного геллера из зарплаты» — это нам знакомо…

— Почему вы агитируете в пользу Генлейна, пан директор? Ведь у вас ни в чем нет недостатка.

— У вас тоже!

— Но мы все видим, а вы не хотите видеть! Ничего не хотите! Вы, видимо, приветствуете то, что Гитлер занял Рейнскую область и объявил всеобщую воинскую повинность. Я знаю, что вас не взволновала японская агрессия против Китая, а о своем отношении к Эфиопии вы сейчас только сказали. В Испании фашисты испытывают свои самолеты и танки для будущей войны, а вам не желательно, чтобы мы называли Франко мятежником. Завтра Гитлер захватит Саар, послезавтра — Австрию, а затем на очереди окажемся мы.

— Вы еще проявляете заботу о Европе! — усмехнулся Аммер. — Я к этому отношусь намного спокойнее, пан редактор. Однако я позвал вас отнюдь не для того, чтобы дискутировать о внешней политике, а чтобы сказать, что мы больше не потерпим нынешнего подхода к освещению вашей газетой событий в Испании и так называемого судетского вопроса. С судетским вопросом разберется полиция. Она справится и с изгнанием немецких эмигрантов, которые мутят у нас воду и фабрикуют документы, публикуемые в вашей газете.

— Пан директор, только не говорите, что вам не известно, кто финансирует Генлейна. Впрочем, «Дрезднер банк» сотрудничает с Живностенским банком.

— Вам следовало бы с уважением относиться к доктору Прейсу. Это великий патриот и специалист, который смог бы руководить крупнейшими американскими финансовыми концернами. И Бате [22] Батя — обувной фабрикант в буржуазной Чехословакии. — Прим. ред. есть чему у него поучиться! Но вам нужна борьба! И вы ее получите! И проиграете. Везде — в Испании, во Франции! А потом будете маяться в концлагерях.

Аммер встал и принялся ходить по кабинету. Посмотрел минуту в окно. На улице моросил дождь. Прохожих не было видно, люди прятались под навесами. Аммер поправил на стене картину, вновь взглянул в окно и, подойдя к Яну, похлопал его по плечу:

— Не договоримся мы с вами. Вам хочется делать одно, а нам другое. Но на нашей стороне власть, а на вашей — одни лозунги и крики. Подавитесь ими! Лаубе мы непременно выгоним, несмотря на его оптимистические теории. Наверное, и вас выгоним, пан доктор… Кстати, вы не переписываетесь с доцентом Градской? Нет? Могу вам по секрету сказать, что она поедает горький хлеб пуританства. Живет в Лондоне. К нему сейчас приковано внимание всего мира. Туда едет Генлейн. Я тоже собираюсь поехать посмотреть. Должны были и вас послать, чтобы вы освоили новую политику невмешательства и умиротворения. Если пожелаете, я могу замолвить словечко в нужном месте.

— Благодарю! — Ян встал.

— Не желаете? Жаль. Вашему Самеку тоже следовало бы когда-нибудь побывать там, тогда он перестал бы сочинять свои меланхолические пьески. Любопытно наблюдать, как теперь везде и всюду склоняют слово «родина». Родина переместилась на окраины Праги, в рабочие кварталы.

— И на окраины Парижа и Лондона, пан директор.

Они стояли друг против друга посреди полутемной комнаты, оба покрасневшие от гнева.

— Будет буря, — произнес Аммер.

— Страшная буря, пан директор. Некоторые называют ее потопом!

Аммер, снова успокоившись, сказал:

— Пан редактор, не надо было вам бросать поэзию! Вы симпатичны мне. Доктор Прейс тоже любит литературу и является одним из наших выдающихся библиофилов.

— Я знаю.

— Он происходит из рода Неймана [23] С. К. Нейман (1875–1947) — чехословацкий революционный поэт. — Прим. ред. . Насколько все-таки мал наш мир! Все мы знаем друг друга. Мы даже любили одних и тех же женщин. Как я и вы. — Ян отвернулся. — Без цинизма никуда не денешься, пан доктор! — громко засмеялся Аммер.

Ян обо всем рассказал Лаубе. Шеф-редактор побежал в Град к Кахе. Там он раскричался:

— Они меня хотят выбросить! Таким путем они намерены отомстить мне за то, что я, единственный из всех шеф-редакторов, не позволил накануне выборов президента поместить биографию и портрет кандидата в президенты профессора Немеца! «Президентом станет Бенеш, в противном случае я застрелюсь!» — заявил я при свидетелях. И теперь пан президент разрешает меня выгнать!

Каха успокоил Лаубе:

— Пишите, как хотите, все равно от этого ничего не изменится!

И по-прежнему в «Демократической газете» Франко и его люди назывались мятежниками, а пан шеф-редактор продолжал работать на своем посту. Остался в газете и Ян, а его Таня, корреспондент ТАСС, с которой он встречался словно любовник в Марианске-Лазне, по-прежнему вращалась среди горняков и стекольщиков.

В газетах появилось сообщение: «Гроб с прахом президента будет перевезен в пятницу 17 сентября 1937 года из Лан в Пражский Град и установлен в колонном зале Плечника, слева от Матиашовых ворот».

Т. Г. Масарик умер в Ланах 14 сентября в три часа двадцать девять минут в возрасте 87 лет.

Видевшие его в последние дни и месяцы утверждали, что он сбросил с себя величественную маску. Сгорбившийся, отпустивший острую бороденку, он напоминал старого сельского учителя.

Родившись в сельской избе, он умер в замке. Согласно завещанию, его должны были похоронить на деревенском кладбище в Ланах, у ограды, в одной могиле с женой, которая умерла раньше. На его могиле не должно быть никакой надгробной плиты. Однако ему пришлось еще раз побывать в Праге, в Пражском Граде, — месте, более величественном, нежели Ланы, — и лишь после торжественного следования на лафете орудия по улицам Праги быть похороненным на деревенском кладбище.

Ян получил задание поприсутствовать на похоронах и написать информацию о своих впечатлениях в «Демократическую газету». Ян взял с собой Еничека.

Не было снега и мороза, как в тот зимний день 1924 года.

Сентябрьская ночь была теплой и сырой. От Лан до Праги путь недолог. Ян знал его хорошо. Дорога шла через шахтерские поселки и крестьянские поля, которые к этому времени уже давно были убраны. Вдоль дороги росли аллеи из кустов рябины. Плоды уже созревали. Вдалеке пылали домны города Кладно. В ту ночь повсюду горели и другие огни. За деревенскими гумнами зажгли костры. Вдоль дороги рядами стояли члены физкультурной организации «Сокол» и легионеры с горящими факелами в руках. В промежутках между факелами чернела глубокая непроницаемая тьма. Лица людей при свете мерцающих факелов, казалось, принадлежали страшным чудовищам.