Томас Фланаган - Год французов

— Месяц я томился в тюрьме, голодал, ожидая расплаты, только этим и жил. Ничего не скажешь, ваш Деннис Браун — человек дела, если разохотится. Днем, конечно, время не слишком удачное, а вечером все уже перепьются. То ли дело — утро, такое же свежее, погожее, как сегодня. Да я после этого прямо молодею.

— После чего? — не понял Мур.

— Как, ну после их казни, конечно. Выносят приговор и вешают. А об чем я тебе, милок, толкую.

— Я вам не «милок». — Ишь, мужик из Киллалы запанибрата с господином, владельцем Мур-холла. А не все ли, впрочем, равно?

— Оптом, так сказать, вешали. За неделю троих, а то и четверых.

Убогий гарнизонный городишко: суд, тюрьма, лавки да таверны. Столица Мейо. Мур взглянул на окраину — внизу теснились жалкие лачуги, по склону улица взбиралась на холм, где стояло здание суда, сейчас его за толпой и не видно.

— Мне виселицы никогда не казались приятным зрелищем, — бросил Мур.

— Да и я не ахти какой кровожадный, да только сейчас случай особый. Мы их одолели, и теперь нужно вогнать в них страх господень. Вы только поглядите, что они натворили.

— Что-то часто вы имя господне поминаете, — заметил Мур и так же беспечно продолжал: — Дай вам волю, вы б и моего брата повесили. Младшего брата моего, Джона.

— О господи. — Купер даже вздрогнул и смутился. — Мне даже и в голову не пришло. О брате-то вашем я и не вспомнил. Прошу прощения. Правильно сделали, что перевели его отсюда. Где он сейчас, бедняга? В Клонмеле или в Уотерфорде.

— В Уотерфорде, — ответил Мур. — Опасность для него миновала. Думаю, скоро ему разрешат уехать в Испанию. Вы же знаете, там у нас остались кое-какие торговые дела.

Уж Купер-то знает. Муры, Брауны, Мартины, Гленторны. Этим все нипочем. Благородные семейства. У них все решается за бокалом шерри: и свадьбы, и сделки, выезд на охоту, даже судьба государственного изменника. Правда, Джон — парень скромный, хоть и горячий. Пусть себе едет в Испанию. Купер против него ничего не имеет. Другое дело — старший брат, словно стакан со льдом.

— Что ж, рад слышать, — сказал он.

— Да, выходит, те, кого вы вешаете оптом, дали промашку. Им бы тоже торговые дела в Испании завести.

Купер с неприязнью взглянул на спокойное лицо, голубые глаза. Точно арктический лед. Насмешничает еще, рыбья кровь.

— У меня своя причина для радости, — сказал он.

— Не сомневаюсь. Виселице да тюрьме как не порадоваться.

Купер, растерявшись, потер круглый подбородок. Ну и грубиян.

— Вы, Мур, очевидно, неверно меня поняли. Дело в том, что, пока я в заключении исходил яростью, моя жена Кейт носила под сердцем нашего ребенка. Вот каким известием встретила она меня в Холме радости.

— Поздравляю вас, сэр. И миссис Купер тоже, хотя не имею чести ее знать.

— Вы, быть может, знавали ее отца Мика Махони. Он держал скот близ Балликасла и Кроссмолины.

— Имя знакомое, — кивнул Мур, — у вас действительно достойнее повод для праздника, чем публичная казнь. От души желаю счастья.

— Она считалась первой красавицей в графстве. Да и по сей день считается. Волосы у нее черные.

— Брюнетки зачастую красивы, — признал Мур.

— И на редкость верная жена, — спешно прибавил Купер. Хотя Мур жил в Мейо тихо и скромно, слухи о его лондонских похождениях дошли и сюда. — На редкость верная. Кстати, она из ваших.

— Из каких — «наших»?

— Из папистов. Я даже и не пытался ее переубедить. Она и на мессы ходит, и на исповеди, так же как и вы.

— Хотелось бы верить, что чаще. Вы говорили насчет пятницы. А что в пятницу особого?

— В пятницу? — Купер прищурился. — Ах да, в пятницу. Ну как же. Будут вешать Оуэна Мак-Карти.

— А кто это?

— Говорить-то о нем и то тошно. — Купер сплюнул и растер плевок сапогом. — Был учителем в Киллале, заводилой у этих самых Избранников. Он-то и написал то воззвание, с чего все и началось. Я вам его в Мур-холл привозил. «Хамское отродье, у тебя тучнеют стада, а у нас пухнут с голоду дети».

— Помню. Весьма занимательный документ. Мне тогда казалось, что писал поэт.

— А он и есть поэт, и к тому же отменный, по словам Кейт. Учителя нередко стихи слагают. И сколько средь них смутьянов отъявленных — болтаться б им на виселице.

— Ну это упущение в пятницу частично исправят.

— Он во всем сознался. И что воззвание писал, и во всем остальном. Кое-кто из моих парней побойчее раз вечерком наведался к нему в каслбарскую тюрьму. И уламывать-то долго не пришлось. Сломался он. После Баллинамака из него всю задиристость и всю поэзию вышибло.

Спокойное осеннее солнце взирает на грязную улицу, серые убогие дома. Где-то в переулке скулит собака.

— Будьте вы прокляты, и я вместе с вами, и вся эта страна, — тихо проговорил Мур.

Широко расставив ноги, уперев в бока кулаки, Купер смотрел вслед удаляющейся в сторону Баллинтаббера карете. Мур, словно зимний ветер, остудил радость Купера: ишь чванится своим гнусавым английским выговором, католичеством, точно орденом, гордится. Жизнь в Мейо мало-помалу налаживается благодаря стойкости верных патриотов-протестантов, хорошему кнуту да виселице. Но этого Мура ничем, даже позором брата, не проймешь. Вся эта знать одинакова: что Брауны, что Муры, что протестанты, что католики. Родственные связи, закулисная поддержка. Все это, точно заговор против простых, как он, Купер, людей, которым недоступен и их язык. А ведь на таких, как он, держится вся Ирландия. Нет, у него куда больше общего с Миком Махони, чем с этими выродками.

К вечеру он успокоился, сидя у «Волкодава» с двумя офицерами-ополченцами из Керри, рассказывая им о том, как пришли французы и как он, Купер, отважно защищал Киллалу.

— А ведь они могли высадиться и у нас, — сказал ему капитан Стэк. — В девяносто шестом как раз под рождество корабли Гоша во время урагана вошли в залив Бантри. А на борту флагмана был сам Уолф Тон. Только чудом из-за ненастья они не высадились в Керри! А то бы сожгли, сукины дети, Трейли дотла.

— Тамошние жители, о том урагане вспоминая, говорят, что это «протестантские ветры» их уберегли.

— Ветры нам всегда благоволили, еще со времен Великой армады, — напомнил Купер.

— Это не просто благоволенье, а само провидение. Наш народ господь бережет. А иначе разве остались бы мы живы среди дикарей идолопоклонников? Мы лишь маленькое воинство среди вражеской армии.

Купер не был настолько уверен. Ветры переменчивы. Страшный ураган пронесся по побережью Мейо, еще страшнее — в Керри. Но приятно тешить себя мыслью, что ирландские протестанты — божьи избранники, люди умеренные и немногословные, наследники Кромвеля, решительные перед лицом опасности, прямодушные, в отношениях меж собой и с другими, богобоязненные, отметающие идолопоклонников и суеверия. Люди, для которых незыблемы традиции мужества и благопристойности. Преисполненный таких чувств, Купер заказал всем еще по кружке портера.