Томас Фланаган - Год французов

Потом он призвал полковника Крофорда.

— Если Туам еще в наших руках, предлагаю выступить туда завтра же с двумя полками. Туда же ко мне направятся, как только прибудут в Атлон, и основные части. Как только соберу необходимые силы, не позднее чем послезавтра выступаю на Мейо. Составьте приказы, чтобы контролировались дороги на восток, в Слайго и Бойле. И срочное донесение военному ведомству: «Возможно, потребуются дополнительные войска на охрану Дублина». Юный Уиндэм поможет вам написать. Ведь ваши драгуны слова без ошибки не напишут.

— Неужто положение столь серьезно? — встревожился Крофорд.

— Мы, несомненно, победим, — ответил Корнуоллис. — Обязательно победим. Сколько уж веков воюем, к победам нам не привыкать. Но победа на этот раз придет не столь скоро, как я рассчитывал. Да, Крофорд, два полка, которые завтра отправляются со мною, должны состоять из английских солдат.

— Не соблаговолите ли, ваше высочество, в трудную минуту опереться на шотландских солдат? — Шотландский выговор придавал словам Крофорда сердитый оттенок.

Корнуоллис добродушно рассмеялся и легонько хлопнул Крофорда по плечу.

— С величайшим удовольствием, сэр. С величайшим удовольствием. Ваши солдаты лучше всех. Господи, да если у меня был выбор, я б всех этих йоменов да ополченцев — на сторожевую службу, по гарнизонам. С глаз долой, чтоб под ногами не путались.

И больше он ни разу прямо не высказался о битве при Каслбаре.

По невообразимому, словно подстроенному стечению обстоятельств просьба Корнуоллиса о подкреплении попала в Лондон одновременно с первым известием о боях в дельте Нила, в бухте Абукир, между английским флотом под командой адмирала Нельсона и французским, который охранял экспедиционный корпус Бонапарта. В минуты праздности я нередко задумывался, какой магической нитью связаны эти события, происходившие на разных краях света. Впрочем, мои размышления и впрямь плод праздности, ибо какая связь меж незначительной перестрелкой на топком болоте под серым, унылым небом и одной из важнейших в истории битв, когда решалась судьба Европы и Индии.

Августа 29-го. Сегодня мой доблестный Малкольм где-то на востоке Мейо «пробуждает ото сна героев-гэлов», как сказал бы Оссиан. Наш городок Баллина находится в центре повстанческого лагеря, хотя ведут себя повстанцы далеко не так благоприличествующе, как хотелось бы. В Каслбаре — столице нашей молодой Республики Коннахт — правит Временный комитет, и там жизнь спокойна и пристойна, во всяком случае, так мне говорили, сама я не рискую выезжать далеко. А в Баллине патриоты ведут себя так, словно свобода для них означает право на хамство и разбой. Правда, они почти все время пьяные. Капитаном у них Майкл Герахти, крестьянин-середняк, некогда он принимал присягу Объединенных ирландцев у моего дорогого супруга. Он, как и подобает, поддерживает порядок. Однако больше похож на главаря банды, который не отважится ввести строгую дисциплину. И как следствие — частые грабежи дворянских усадеб, хотя, к счастью, обошлось без кровопролития. Глядючи, как патриоты тащат, согнувшись в три погибели, награбленное, я не нахожу в них сходства с идеальными, в ореоле доблести и благородства, героями Оссиана. И все же из истории явствует, что люди эти — истинные потомки Оссиана, Оскара и Финна, ныне разоренные и втоптанные в грязь сапогом тирана, под пятой которого они находятся уже не одно столетие. Памятуя об этом, им почти все можно простить и уверовать в то, что, пожертвуя вскорости многим, они возвысят и очистят души свои.

Сегодня меня навестил (из самых добрых побуждений) господин Джордж Мур из усадьбы Мур-холл, старший брат президента нашей Республики Коннахт. Господин Мур ездил в Каслбар к Джону и на обратном пути завернул в Ров; Малкольм просил его удостовериться в моей безопасности. Напрасные хлопоты — репутация Малкольма в округе служит мне надежнейшим щитом. Без очков господин Мур много приятнее, держится весьма учтиво, хотя чуть насмешливо, а порой с такой очаровательной грустью. Должна признаться, поначалу меня изрядно задевало, что французы предпочли Джона Мура моему Малкольму, назначив его президентом, и доселе не могу избавиться от постыдного подозрения, что французов прельстила его родословная и нынешнее положение в обществе, хотя это весьма недостойно ревнителей всеобщего равенства. Теперь же в душе я уверена, что должность Малкольма лучше, он командует армией, в его руках меч Свободы. Увы, под знамена освободителей встали немногие дворяне. Джон Мур и мой Малкольм — исключение. Мелких помещиков и «полудворян» вроде задиристого и неотесанного Рандала Мак-Доннела в рядах повстанцев больше. Все они паписты. Сама я убежденная протестантка, и этим горжусь, однако душа моя полнится возмущением и презрением из-за того, что ни один из моих единоверцев, кроме Малкольма, не поддержал наше священное дело, ибо к чему, как не к свободе, ведет протестантство. Воистину не добраться до глубоко запрятанной и запутанной сути этого острова, некогда знававшего и героические времена.

Вдвойне постыдно поведение Джорджа Мура: он и дворянин, и католик, однако держится особняком, не внимая славному примеру родного брата.

— Увы, мадам, — сказал он мне, — видно, ирландского во мне меньше, чем в вас.

— Но я вовсе не ирландка, — воскликнула я, — я англичанка, и по крови, и по воспитанию, однако сердце у меня болит за…

— Охотно верю вам, — прервал он меня, — и ваши чувства к стране, ставшей для вас второй родиной, — немалый мне упрек. Но я, очевидно, слишком долго прожил за границей.

— Я знаю, сэр, что вы насмехаетесь надо мной, — с сердцем ответила я, — но, по-моему, вернуть древнему народу свободу — дело святое.

— И впрямь, народ мы древний, но что касается всех «святых дел», то мне порой кажется, что они пагубны и оборачиваются всегда людскими страданиями.

— Напрасно вы так думаете, сэр! Без свободы нет счастья народа.

— А по-вашему, мы и есть народ? Я, капитан Купер, Мэлэки Дуган, Деннис Браун и Рандал Мак-Доннел.

Если верить рассказам, человек этот, столь мне непонятный, вовсе не трус, напротив, в молодые годы слыл отчаянным дуэлянтом, волочился за замужними женщинами, чему я готова поверить. Хотя глаз его тускл и холоден, губы пухлые, чувственные. Да и сидел он ближе ко мне, чем того требовали обстоятельства, и пристрастно оглядывал мое миткалевое платье. Но дух его скован и заморожен холодным, всесильным рассудком. Мур весьма гордится своим умом. Мне же он видится хоть и острым, но неглубоким. Разве сравнишь его с неохватностью нашего Руссо, истинного гения-борца; он сумел отпереть темницу, где томилась душа Европы.