Клара Фехер - Море

— Черт… — выругался взбешенный Сюч и встал. — Что значит Техас?

— Право же, почему это тебя так волнует?..

— Очень даже волнует… Что она сказала?

— Сказала, будто такими методами работают в Техасе гангстеры и что тебя надо предать военному суду. Мол, возмутительно выгонять женщину из заводской квартиры, за это еще кое-кто поплатится.

— Ага, когда придут русские, не так ли?

— Очевидно, она это имела в виду.

— Я тебе в первый же день сказала, что за птица эта Чаплар, помнишь, Йолан? Когда мы с тобой рассматривали партизанские фотографии?

Татар отставил тарелку и принялся размахивать вилкой.

— Что касается Чаплар, то она и мне не нравилась. Что можно ожидать от дочери слесаря? В последний раз, когда мы были на заводе, она всю дорогу твердила мне, что и в рабочие кварталы надо провести электрический свет, будто об этом говорил еще Маркс.

— Кто такой? Тоже коммунист?

— У нее стол битком набит английскими книгами, — сказал Паланкаи.

— И вы только сейчас сообщаете мне об этом? — вскочил Сюч. — Вы что, с ума сошли? — и тут же достал свой блокнот. — Стало быть, Агнеш Чаплар.

— Да, — с готовностью отозвался Татар, — если потребуется, завтра же сообщу по телефону ее домашний адрес.

Сюч что-то записал в блокнот.

— Словом, Маркс… Да, а что там у вас было с фотографиями?

— Мы рассматривали фотографии… я уже точно не помню, но она что-то тогда сказала, — ответила Добраи.

— А что можно сказать в таких случаях? Наши солдаты измываются над пленными партизанами, — вмешался Паланкаи.

Сюч спрятал блокнот в карман.

— Как эта девка стала главным бухгалтером?

— Ремер настоял, — ответил Татар. — Со своей стороны, замечу, я уже тогда сказал, что из этого назначения ничего хорошего не выйдет, но вы ведь знаете, Ремера не уговоришь.

— Ну, считайте, что это дело улажено, — сказал Сюч и, подойдя к письменному столу, принялся перебирать альбом с пластинками. — Неужто в этом доме нет ни одной порядочной пластинки? Кому нужен сейчас Шопен? Дюри, сыграй что-нибудь.

Татар повесил на шею детский аккордеон и растянул меха., Анна Декань тоненьким голоском сразу же стала подпевать: «За казармой в глухом закоулке одинокий горит огонек, и стоит там…»

— К черту эти грустные песни! Пети, помнишь, под какую музыку мы маршировали в бойскаутах? Споем, ребята: «Погром, погром, погром в деревне, а за околицей сладко поет пулемет…»

Паланкаи, повеселев, принялся отбивать такт ногой, а Эден, хлопая по обложке альбома с марками, подпевать: «Эх, пусть поет пулемет до тех пор, пока в деревне не останется ни одного еврея… Трам-там-там… погром, погром…» Сюч, стоя в кресле, дирижировал. Волосы сползли ему на лоб, он весь вспотел, но тем не менее продолжал восторженно размахивать руками.

К полуночи весь ковер был усыпан осколками стекла. Добраи и Анна Декань, забившись в уголок дивана, дремали, мужчины выпили всю палинку до последней капли и теперь, совершенно пьяные, взялись обшаривать шкафы в поисках новых бутылок. Эден, улучив момент, вынул из альбома все вставки и торопливо сунул скомканные марки в свой саквояж. Он даже вздрогнул, когда его окликнул Паланкаи:

— Эй, Эден, ты врач, можно пить тот спирт, что в кабинете?

— Конечно, можно, — ответил вместо него Сюч. — Пошли.

Надо было спуститься на первый этаж и пройти через большую гостиную.

Впереди шагал Татар с аккордеоном, позади гуськом остальные.

— Не пейте, хватит, — окликнул их Эден. — До свидания, я пошел домой.

— И не думай уходить, — кричал в ответ Паланкаи, ты возглавишь процессию. Да здравствует Эден, да здравствует Эден! Кто здесь главный?

— Эден! — загудели одновременно старший лейтенант Декань, Сюч и Татар.

— Давай нам спирт, Эден!

— Эден, ты действительно врач? — спросила Добраи.

— Ей-богу.

— Умеешь дергать зубы?

— Оставь меня в покое, — ответил Эден и сел на лестнице.

— Если дама просит, ты должен вытащить ей зуб, — вмешался Паланкаи.

— Показывайте ваш зуб.

— Мы найдем тебе зуб.

— Вытащи у еврея, — захлебывался Паланкаи.

— Мы тебе еврея найдем! — воскликнул Сюч.

— Я не хочу рвать зубы, — жалобно произнес Эден, не вставая с лестницы. — Нет никакой охоты заниматься этим делом.

— В щечку поцелую Эденку, — пообещала Добраи.

— За поцелуй красивой женщины — это другое дело… Только не могу встать. И голова болит…

— Мы притащим еврея сюда. Пошли, пошли к дворнику.

— Дворник не еврей, — сказала Добраи.

— Но у него живет бывший хозяин… семейка хозяина. Какой зуб вытащишь, молочный или коренной?

— Какой попадется, — пробормотал Эден и, шатаясь, побрел под руку с Йолан Добраи и Анной Декань.

— Давай марш! — скомандовал Паланкаи, и компания толпой повалила через гостиную и сад.

Была теплая, звездная ночь, сад дышал ароматом сирени.

Эден заплакал:

— Не вырывайте у меня зуб.

— Да у тебя никто и не собирается вырывать, ты сам у Другого вырвешь, — захихикала Добраи, — и сразу же получишь поцелуй.

— И от меня тоже, — пообещала Декань.

Все остановились перед квартирой дворника и принялись во всю глотку кричать. Паланкаи вышел вперед и позвонил.

— Перестаньте вопить, а то из-за вас не слышно звонка.

— Ну что, Эмилио, не пускают? — спросила Добраи.

— Если не пустят, взломаем двери.

Паланкаи снова позвонил, и опять никто не отозвался.

— Или спят, или не слышат, — пропел Татар и заиграл на аккордеоне.

— Мужчины, за мной, — взревел Эмиль. — Раз, два, три!

Татар заиграл туш. Петер Декань и Сюч налегли на дверь.

Дверь оказалась незапертой.

Йоли и Анна видели, как двое мужчин исчезли внутри квартиры.

— Уррра!.. Вперед! — закричали они, толкая перед собой совершенно пьяного Жилле. Но, ткнувшись в открытую дверь, с ужасом попятились назад. В лучах карманных фонарей Сюча и Деканя они увидели железную кровать, на которой лежала женщина лет тридцати пяти, а у нее на груди — трое безжизненных малышей. Дети были вымыты, причесаны, одеты в белые матроски. В комнате стоял удушливый запах газа.

— Назад! Назад! — кричал совершенно протрезвевший Петер Декань. — Немедленно закрыть главный кран, распахнуть окна и двери! И он тотчас же бросился исполнять свои собственные распоряжения, так как остальные все еще таращили глаза.

Паланкаи стоял неподвижно, как истукан.

— Ну вот еще, такое свинство… Надо же было им именно здесь, на территории моей виллы… И где в такую пору шляются эти проклятые дворники…

— Эмилио, я не останусь здесь, я боюсь, — запричитала Добраи, — вот увидишь, от беды не уйти.

— Им, но не тебе, — сказал Сюч. — Сразу видно, что вы не были на фронте, — охаете, боитесь.

— Только этого мне и не хватало, — не переставал сетовать Паланкаи. Звони теперь в скорую помощь, в полицию… Начнут разлагаться…